Ветер и мошки

У нее никогда не хватало терпения что-то объяснять, и она вместо этого злилась. Лицо делалось краснющее, будто краской помазали.

— А если поморозить? — спросила Таня.

— Ну, разве что.

Лидка сморщилась, когда ее притиснули сбоку. К остановке площадка перед створками набивалась страждущими, словно от того, кто выберется из автобуса первым, зависела жизнь или премия.

Таня снова подивилась количеству пассажиров. Решительно не понятно, куда все едут. С окраины же? С окраины. Ну, кто-то на промежуточных влез… А на окраине и нет ничего, промзона. Ремонтное депо да завод инструментальной оснастки.

Ах, вдруг поняла она, это ж все заводские. Только чистенькие, не со смены. Да и какая смена в девять утра заканчивается? Не в три же смены работают. Дай бог, что вообще по нынешним временам работают. Но едут. Не туда, обратно. С собрания что ли какого?

Таня подняла глаза на крупного мужчину, похожего на актера Бориса Андреева, который, чуть склонив голову под низким потолком, пустым взглядом смотрел ей в вырез куртки, не на грудь даже, там все плотно было упаковано, а на шею.

— С завода? — спросила она, отстраняясь от режущей кромки Лидкиной шляпы.

В глазах мужчины проступила некая осмысленность.

— Екнулся завод! — громогласно объявил он.

От его голоса по салону прошло движение, и все вдруг заговорили разом, объединенные общей болью. Таня в этом гвалте выхватывала только отдельные фразы, то про расчетные листки без денег, то про мордатого директора с охраной («на „мерсе“ приехал»), то про то, что уникальные станки пойдут на металлолом. Уже решено, контрактов нет, ничего никому не нужно.

Автобус остановился.

— Пять тысяч харь — на улицу! — объявил крупный мужчина, снова найдя глазами Таню, и в людской толчее пропал снаружи.

Стало просторнее. Все-таки ближе к центру города.

Пять тысяч, обмирая, подумала Таня. Господи, где ж они в наших палестинах работу найдут? Все ж на рынок ринутся, перепродавать свое и чужое. Покупать только кто будет? Ох, мать-перемать.

Она расстегнула куртку, только сейчас осознав, как употела. Вон жар в щеки так и отдает. Фуууу.

— Следующая — наша, — сказала Лидка.

Таня кивнула, пролезая рукой под одежду и отирая грудь и плечи.

— Так тебе картошка нужна? — спросила она.

— Найду где-нибудь, — отмахнулась Лидка, вытаскивая сумки в проход. — Сделаешь супешник Олежке, вмиг на ноги встанет!

— Ох, если бы.

— Ничего-ничего, терпи, — Лидка распрямилась, повела шеей. — Значит, сейчас ко мне. Я это все отсортирую, и завтра на рынок. Место козырное нам заняли.

— Я только возьму пучка два в пакет.

Они вывалились из автобуса в пыльный день, на грязный, заплеванный тротуар и побрели в Лидкин микрорайон. Лидка взяла сумку на плечо. Таня, поскольку была повыше, тащила свою сумку за ручки. Выглядели они, конечно, как две «челночницы» из Турции, за каким-то дьяволом прущиеся с товаром у всех на виду.

Аварийное общежитие вылупилось на них битыми окнами. Стайка мальчишек в спортивных штанах и кофтах проводила изучающими взглядами. Самый наглый выщелкнул изо рта потухший «бычок».

— Тетеньки, а что у вас в сумках?

— Кто? — обернулась Лидка.

Нагнувшись, она подобрала мелкий камешек.

— Так а че? — сразу пошел на попятную мальчишка, замирая. — Я к тому: вдруг помочь надо…

— Какие мы тебе тетеньки? — Лидка швырнула в него камешком, и тот, не долетев, звонко заскакал по асфальту. — Мы тебя на семь-восемь лет всего старше! Тетеньки!

— Да я так! — крикнул парень, ища поддержки у своих приятелей.

Те предпочли сосать дешевое баночное пиво.

— Штанам своим помоги!

Лидка подбила сумку и потянула за руку Таню, которая разворачивающееся представление смотрела в роли зрителя.

— Пошли-пошли, — сказала Лидка.

Скоро тротуар кончился, и между приземистыми, серыми домами пришлось пробираться то по дощатому настилу, то по разъезженной, перемешанной с песком, кочковатой земле. По правую руку потянулась раскопанная тепловая магистраль. На кучах песка лежали рыжие трубы. Вразнобой кренился штакетник.

— Второй год делают, — кивнула на магистраль Лидка.

— Может, до зимы-то доделают, — сказала Таня, поднимая сумку, чтобы не зацепить дно гвоздями, торчащими из поваленного щита.

— Ага, жди!

Пока пропускали «ЗиЛ», за каким-то дьяволом забравшийся в их места, пока шли мимо бараков, которые по документам вроде как уже снесли, но в которых все еще жили люди, Лидка, распаляясь, успела поведать Таньке, какая пестрая и напряженная сексуальная жизнь выдалась бы у тех, кто имеет к раскопкам какое-либо отношение, если бы у Лидки была такая возможность.

О, знаменитой немецкой киноиндустрии и не снилось!

Таня как представила все это непотребство, голых мужиков среди труб, совершающих тяжелые, грубые движения, так чуть не поперхнулась. Одурела совсем на безрыбье-то. От одной мысли голову кружит.

По отношению к Олежке — почти предательство. Не муж, не жених, а все же семья. Не выставишь из квартиры, занавесочкой не прикроешь. Совестно. Да и чего она там у мужиков не видела?

— Танька, не спи! — прикрикнула на нее Лидка, отмахавшая метров десять от случившейся с подругой фантазии.

— Бегу.