Ветер, кровь и серебро (СИ)

И правда, книги и рассказы Дикона — вот и всё, что сейчас оставалось компании молодых людей. Больше себя занять было нечем, даже выйти прогуляться невозможно. Впрочем, прогулки по узким улицам Льорке вряд ли могли бы стать интересным развлечением.

Но фарелльцы всё же придумали, чем занять своих гостей. Почти каждый день к ним приходили посланники молодого короля с просьбой подождать ещё немного: его величество, мол, пока не готов принять уважаемых послов. Драффарийское его величество, вообще-то, тоже был мало готов к переговорам и поэтому из своей комнаты выходил крайне редко, пытаясь наперёд просчитать все дипломатические ходы и читая соответствующие книги. Генрих, готовый взять абсолютно всё в свои руки, старался убедить его, чтобы тот не беспокоился и не утруждал себя, но это оказывалось бесполезным: таков уж был Фернанд по характеру. О том, что переговоры, кажется, вообще могут не состояться, он не задумывался, каждый раз спокойно кивая и заверяя послов, что, мол, ничего страшного, подождём… И без того в северном порту ждали больше луны, когда им разрешат сойти на сушу и добраться до столицы, так что нам не привыкать…

— Как бы нам здесь зимовать не пришлось, — вздыхали и качали головами гвардейцы. — Дома ведь жёны дожидаются…

— Чем дольше дожидаются, тем ласковее встретят, — ухмылялись другие.

А посланников было необходимо пригласить к столу, осыпать почестями, предоставить им лучшее вино, расспросить о жизни во дворце, о делах и погоде, и это Генриху тоже претило. Чаще всего, правда, фарелльцы отказывались, но иногда всё же оставались — и вот тогда-то начинался парад лицемерия, который длился два-три часа. Кажется, один только Фернанд считал, что все эти разговоры действительно искренны и интересны обеим сторонам. Ну или Генрих просто слишком недооценивал его величество.

Он очень злился — на обоих королей, на фарелльских придворных и стражу, на этот город, на эту страну, но не подавал виду. В конце концов, как бы то ни было, истинным главой этого посольства невольно оказался он, а это значит, что нужно сохранять спокойствие и холодность. А это, видит Бог, очень нелегко, когда на мозг давит буквально всё вокруг: и мерзкая погода, и постоянное откладывание визита к королю, и адская скука, и тоска по дому, жене и сыну…

Очень боязно было оставлять Кристину один на один с Джойсом. С одной стороны, казалось, что он недооценивал свою племянницу, не воспринимал её всерьёз — чего стоили его попытки поговорить с Генрихом «по-мужски», на спиной у Кристины… Джойс как-то выловил его в коридоре Эори и начал свои уговоры: убедите, мол, свою жену пойти мне на уступки, вы же мужчина, глава семьи, а она-то что понимает… Лишь после троекратного твёрдого отказа он успокоился… или сделал вид, что успокоился. Генрих ему не верил, понимая, что ждать от этого человека можно чего угодно.

С другой стороны, Кристина явно дала понять Джойсу, что не так проста, наивна и глупа, как он подумал. Она сразу обнажила свой характер, сразу показала ту сталь, что таилась у неё внутри, прячась под мягким женственным обликом. Генрих не знал, можно ли считать это ошибкой: наверное, стоило поиграть с Джойсом, попритворяться, пожалуй, даже полицемерить — совсем немного, греха не будет… Но он не хотел давать жене непрошенных советов и уж тем паче не хотел её заставлять. Он был уверен, что Кристина в силах справиться с чересчур требовательным дядей самостоятельно. Хотя Генриха сильно встревожило то, что несколько его писем в Эори остались без ответа, и на всякий случай он решил пока больше не писать туда.

Кристина часто снилась ему, и это тоже выглядело как дурной знак, хотя те сны сложно было назвать кошмарами. То были размытые, обрывочные видения, лишённые смысла, но ему казалось, будто жена зовёт его, будто хочет сообщить ему что-то важное… Может, пытается докричаться до него с помощью магии, раз уж с обычными письмами возникли какие-то трудности… И это вселяло в сердце невыносимую тревогу.

Он старался гнать эти мысли прочь и постоянно думал о том, какие подарки можно привезти из Фарелла жене и сыну. Кристина наверняка обрадуется какому-нибудь стальному клинку с изящной рукоятью, а Джеймс… с Джеймсом было тяжело — что дома, что сейчас, даже когда его не было рядом.

Помимо всего прочего, Генрих отчего-то начал постоянно кашлять, и чем дальше, тем сильнее. Он предполагал, что его продуло северными ветрами в порту, и поначалу почти не беспокоился. Но теперь, кроме кашля, дико заболело горло, и в груди то и дело что-то начинало саднить, и никакие отвары не помогали. Но это его мало волновало: простуда — дело обычное и вполне поправимое. А вот от безумной тоски деваться было некуда.