Ветер над сопками

В тот день Алексей приехал в Харьков из летнего отпуска. Стоял август. Жаркий, душный, обжигающий август. От вокзала до Померок, где и находилась 2-я объединенная пограншкола, с недавних времен получившая статус училища, можно было добраться напрямик автобусом. Но он ходил всего три раза в день, и народу там набивалось, точно в консервной банке. Речкин решил не мучить себя этой душегубкой, а доехать до окраины города на трамвае, где всегда было свободно и который насквозь продувался через открытые окна. А потом уже пересесть в автобус.

В тот день заканчивался последний курсантский летний отпуск Алексея. Который он большей частью провел в родном селе, а на обратном пути погостил у бабушки под Киевом. Впереди его ждал последний год учебы. Всего один. За которым лежало непременно светлое будущее и большая военная карьера. А потому, несмотря на окончание бесшабашных отпускных деньков, Речкин находился в весьма приподнятом настроении.

Он сидел возле выхода, на кожаном сиденье, абсолютно один, зажав между колен свой большой отпускной чемодан. Фуражка лежала рядом, а верхние две пуговицы гимнастерки были совсем не по-уставному расстегнуты. Алексей ловил последние часы без строгих училищных командиров и ежедневной муштры. За окном проносились дома, скверы, переулки и летние палатки, спешили куда-то люди, проносились машины. На очередной остановке двери трамвая открылись, и вошла… она…

Неожиданный выстрел бездонных синих глаз сковал его в одно мгновение. Все видимое вокруг, все осязаемое помутнело, исчезло, растворилось насовсем, и остались только они – эти удивительные глаза.

Раз за разом, прокручивая в памяти тот момент, Речкин, как и тогда, вновь ощущал, как сжимается в груди сердце, тело схватывает паралич, а на щеках горит огнем румянец.

Он готов был провалиться сквозь землю от своего стыда, понимая, что она, эта прекрасная девушка, видит его смятение. И единственное, что было ему под силу, отвести взор в сторону. Но так неумело сделал он это, так скованно, что тем еще больше разоблачал себя.

А девушка тем временем не спускала глаз с молодого курсанта. Она впилась в него цепким, хищным взглядом, словно чувствуя его смущение и слабость. Алексей уже хотел было попросту выскочить на следующей остановке, но ее миниатюрная, нежная рука вдруг остановила его.

– Товарищ военный, а вы хорошо знаете город? – прозвучал над его головой нежный, бархатный голосок.

– Я? – изумленно поднял он голову, ткнув пальцем себе в грудь. – Немного… Ну… Вообще… Знаю… Не совсем, правда…

Она засмеялась.

Речкин никогда не верил «басням» про любовь с первого взгляда. Но в тот момент этот стереотип был разрушен в нем до основания.

Уже потом, когда они понемногу разговорились, когда робкая дрожь отпустила тело, Алексей, воспрянув духом, старался сделать все, чтобы внезапный разговор не остался просто разговором.

Как оказалось, девушка была приезжей, из далекого и, как всегда думал Речкин, дикого Мурманска. Она закончила в прошлом году медучилище и приехала погостить к подруге, которая недавно переехала с родителями в Харьков из Петрозаводска.

Так, за болтовней, они вместе сошли на остановке, которую и искала девушка, и Алексей, конечно же, настоял на том, чтоб проводить ее до подруги. В итоге он опоздал на последний автобус до Померок и опоздал на построение, за что ему крепко влетело от начальства. Но это было уже не важно…

Мысли о Нине, воспоминания об их первой встрече помогали Речкину отвлечься от дурных дум. От сжигающих душу размышлений, которых в последние дни накопилось слишком много, что подолгу не давало Алексею заснуть.

Жесткий соломенный матрац пробивал даже сквозь плотную одежду колкими пиками, назойливое жужжание комаров врывалось в затуманенное усталостью сознание невыносимою пыткой. Но организм брал свое. Сконцентрировав все мысли на своих приятных воспоминаниях, Алексей все же уснул. Он провалился в сон резко, словно скошенный страшным недугом, рухнул в глубочайшую пропасть всем своим сознанием и, наверно, оттого долго не мог понять – что за неведомая сила трясет его за грудки и что за слова врываются в его голову диким, надрывистым криком, смысл которых он никак не мог разобрать:

– Вставай, Леха! Вставай! Воздушная тревога! «Штуки» прямо на нас летят!

Все тело ужасно ломало. Оно, словно груда исколоченного мяса, не подчинялось попыткам Речкина пошевельнуться. Голова отяжелела, будто налитая свинцом.

Алексей с трудом пересилил себя, чтоб приоткрыть глаза.

Знакомое лицо, полное выражения страха и неистового отчаяния, исказилось над ним в орущей гримасе.

– Да проснись же, сукин ты сын! Воздух! – надрывался над Алексеем Титов, крепко ухватив его за грудки. – Бежать надо! Вставай!

Смысл услышанного, наконец, пробился в его мозг сквозь плотный занавес сонности и разбитости. Речкин что было сил вскочил на ватные, непослушные ноги, машинально выхватив из-под головы измятую фуражку со свернутым в ней ремнем, которые послужили ему подушкой этой ночью.

– Тревога? – с недоумением на опухшем ото сна лице замотал по сторонам головой Речкин.