Ветер над сопками

Алексей, не понимая природы вопроса, пошевелил обеими. В левой он ощутил острую боль и машинально коснулся ее другой рукой. Чуть выше локтя была наложена повязка, которая сильно вымокла и была липкой, по-видимому, от крови.

– Неважно как-то… – только и смог пробормотать Речкин.

– Вот смотри! – Розенблюм привстал, залез рукой в карман галифе и, немного пошарив там, сунул прямо под нос Алексею маленький, с копейку, кусочек измятого блестящего металла. – Осколок! Из твоей левой руки вытащил!

– И что с рукой? – несколько опешив, пробормотал Алексей, не сводя глаз с осколка.

– Все обошлось! Кость, нерв, артерия целы. Крови только порядочно потерял… Но организм молодой, быстро восстановишься!

Речкин взял осколок целой, правой рукой и засунул его в нагрудный карман.

– Пить очень хочется! – облизнув пересохшие губы, выдавил через хрипоту Речкин.

– Да, питье тебе сейчас крайне необходимо! Чем больше, тем лучше! – согласно кивнул Розенблюм и, обернувшись в помещение лицом, громко спросил: – Братцы, есть у кого-нибудь вода?

Раздалось несколько решительных шагов, и возле лейтенанта остановился высокий солдат-кавказец в распахнутой шинели. Он ловко отцепил флягу, не снимая ремень, и протянул ее Алексею.

Речкин благодарно кивнул, отвинтил крышку и глубокими, жадными глотками вмиг опустошил ее.

– Спасибо! – Еще раз благодарно кивнул Алексей и протянул флягу ее хозяину.

– Легче? – улыбнулся Розенблюм.

– Мед! – улыбнулся в ответ Речкин едва заметной, усталой улыбкой.

Розенблюм хлопнул себя по коленям и встал на ноги.

Теперь, разглядев Михаила во весь рост, Алексей увидел на нем кусок белой ткани, скорее всего простыни, засунутой за ворот гимнастерки и завязанной свободными краями за спиной, словно передник. Ткань была перепачкана темно-вишневыми пятнами крови, как, впрочем, и вся форма Розенблюма от ворота до сапог. Из кармана галифе небрежно торчала еще одна тряпка, буквально насквозь пропитанная темно-бурой жидкостью.

– Так я в медсанбате? Или где? – недоуменно озирался вокруг Речкин.

– Если бы! – усмехнулся Розенблюм. – Считай, на самом передке!

Глаза уже несколько попривыкли к полумраку, и Речкин мог разглядеть помещение, в котором находился. Бетонные пол и стены, крохотные оконца с аппарелями и установленными на них пулеметами, уложенные стопками цинки с патронами… Вокруг набилось довольно много людей в форме. Кто-то лежал на подостланной шинели, кто-то, так же как и Алексей, полусидел на полу, облокотившись спиной о стену, несколько человек не спеша курили возле узких окошек. Это были раненые. В окровавленных перемотках, наскоро сделанных из собственного исподнего, разорванных гимнастерках, прожженных шинелях… Перепачканные кровью, гарью и землей… Усталые, серые, измученные болью лица, поникшие, обезволенные плечи, но еще мерцающие в темноте последними искорками жизни глаза.

– Ни хрена я не пойму, Миша! – выругался Речкин. – Давай без ребусов!

– Да на Угловой ты! – Розенблюм склонился над одним из раненых, который лежал в темном углу, рядом с узкой дверью, ведущей, видимо, в тамбур. В беспамятстве он что-то возбужденно бурчал, вытянув уцелевшую руку вперед. Вторая у него отсутствовала почти по самое плечо.

– Вот те на… А попал-то я сюда как? – Лицо Алексея было преисполнено растерянности.

– Двое бойцов, тоже пограничников, приволокли тебя сюда часа два назад. Фамилии я их не запомнил… – осторожно приподняв несчастного и поправляя шинель под ним, ответил Михаил.

– Двое бойцов? – еще больше наморщил свой чумазый лоб Речкин. – А где они?

Розенблюм, поглаживая по плечу искалеченного бойца, накрыл его свободным краем шинели.

– Не знаю… Трудно сказать… Тут такая суматоха, проходной двор! Люди приходят, уходят… Атака началась, и твои ушли…

Михаил уже присел возле бойца с перемотанной окровавленными лоскутами нательного белья грудной клеткой.

– Давно бой у вас идет?

Розенблюм сокрушенно покачал головой, расстегнув остатки гимнастерки на груди раненого. Он привстал и глянул в темный дверной проем, за которым находился тамбур.

– Плохо дело, ребята! Все бинты насквозь вымокли, а у него и рубахи не осталось! Да и от гимнастерки – одна память! – опечалился Михаил.

– Я свою еще с утра отдал! – раздался чей-то сухой голос из тамбура.

– Я тоже… – вторил ему другой. – Может, с гимнастерки рукав?

– У меня исподнее возьмите! – вмешался Речкин усталым, с хрипотцой, голосом.

– Твое тебе самому пригодится! – строго зыркнул на Алексея Розенблюм. – Тебя еще перевязывать, и не раз!

Странное дело: еще вчера этот недавний студентишка покорно молчал с виноватым видом под недовольное ворчание Алексея, а сегодня поучал его точно заправский военврач. Да так строго, со знанием дела, что и мысли не возникало перечить ему.

Из тамбура выглянул высокий, грузный боец средних лет. Рывком он оторвал рукав гимнастерки и передал его Розенблюму.

– Бой, спрашиваешь? – вспомнил вдруг вопрос Алексея Михаил, да так неожиданно, что Речкин сам не сразу понял, о чем идет речь. – Бой с ночи и не прекращался толком! Не атакуют, так бомбят, не бомбят, так с пушек шарахают!