Ветер над сопками

– Так, ерунда, по ребрам чуть царапнуло! – махнул рукой боец.

Титов недоверчиво-вопросительно покосился на Розенблюма. Тот стоял возле одной из бойниц, скрестив на груди руки и ссутулив худощавые плечи, отчего его нескладная долговязая фигура казалась еще уродливее.

Михаил лишь закрыл на мгновение глаза, одобрительно кивнув.

И вновь Речкин поразился в душе тому, как быстро этот вчерашний студентик превратился из обременительного гостя в одну из самых весомых фигур здесь, на высоте.

– Все на выход! – скомандовал ротный и суетно зарыскал по сторонам глазами. – Где-то тут мой патефон был!

Титов присел на корточки у дальнего угла. Только сейчас Алексей увидел, что там лежал ворох шинелей. Собрав их все в большую охапку, ротный отнес их к бойницам, где было свободно, и сбросил их там. После чего Титов вернулся обратно и выдвинул из кромешной тьмы угла некий чемоданчик. Это и был искомый патефон. Младший лейтенант откинул назад верхнюю крышку и принялся возиться с его механизмом.

Несколько секунд, и из раструба патефона полилась знакомая, приятная слуху мелодия.

– Услышишь, что в атаку идем – громкости добавь! – наказал Титов одному из раненых, поправляя на голове каску.

Затянув потуже ее ремешок, ротный торопливо направился к выходу, поправляя на ходу ремень автомата.

А из серебристого раструба тем временем лился дивный, глубокий и томный голос Изабеллы Юрьевой:

Когда на землю спустится сон
И выйдет бледная луна,
Я выхожу одна на балкон,
Глубокой нежности полна…

«Ты помнишь наши встречи…». Мертвенно-мрачное, бетонно-голостенное, удушливо-надышанное, сырое помещение, изорванные лохмотья грязной окровавленной формы, сваленные небрежной копной шинели и дюжина истерзанных, изувеченных людей, некоторым из которых война уже поставила черную кляксу на коротком жизненном пути. Дюжина пар усталых, пропитанных болью глаз и общее нечетное количество рук и ног… Густой запах табачного дыма из тамбура и яркий солнечный свет в узких амбразурах, кажущийся абсолютно чуждым, будто не из этого мира… И среди этого всего знакомые до щемящей душу боли слова и музыка:

Ты помнишь наши встречи?
И вечер голубой?…

Словно дальнее эхо прежней, мирной, довоенной жизни. Такой недавней и такой далекой, безвозвратной, навсегда ушедшей, умершей…

Где Речкин слышал ее последний раз? Жемчужный отблеск солнца на воде, девственно-чистое, бархатистое, голубое небо, плитка под ногами… Желтое платье в горошек, золотистые кудри, Ванька совсем еще маленький, грудной, тихо спит в салатовой клеенчатой коляске. Свежий, прохладный речной ветер… Ах да! Это было чуть больше года назад, в Ленинграде. Алексей с Ниной и сыном ехали в отпуск на родину к Речкину и несколько дней провели у родственников Нины. Май, набережная и эта песня… Было ли? С ним ли? Эта восхитительная, до удушающей горечи в груди родная песня! Эта проклятая песня!

Речкин чувствовал, как ком подступает к горлу и слезы проступают в уголках глаз. Он больше не мог там находиться. Алексей встал. Сам, без помощи. Решительно, одним рывком.

– Ты куда? – встревожился Розенблюм.

– Пойду подышу… – Речкин осмотрелся вокруг, чтоб ничего не забыть, и торопливо направился вон из ДОТа.

Алексей по-прежнему плохо чувствовал раненую левую руку. Она была холодной, обескровленной, и Речкин едва мог пошевелить ею. Но он был правшой, а значит, мог держать пистолет, мог вести огонь по врагу. Голова несколько прояснилась, хоть все еще и ныла монотонной, давящей на виски болью.

Яркий свет ослепил Речкина. Из глаз хлынули слезы. Щурясь, Алексей огляделся.

Перед выходом из ДОТа, прикрытый с одной стороны срезом каменной подушки, начинался крутой подъем. Бойцы во главе с Титовым плотно расселись перед этим подъемом, надежно закрывающим их от глаз и пуль врага.

Ротный, что-то негромко, но оживленно жестикулируя руками, объяснял бойцам. Увидев вышедшего на свет лейтенанта, он опешил и замолчал.

– Вот те на! – удивленно округлил глаза Титов.

– С вами пойду… – коротко дернул улыбкой Алексей. – У меня ерунда! Рука всего лишь, и то левая! А с правой я хорошо стреляю!

Титов широко улыбнулся, жестом руки приглашая пограничника к себе.

– Так вроде бы все сказал… – задумчиво обвел глазами ротный своих солдат, которые с любопытством разглядывали незнакомого лейтенанта в пограничной форме. – Главное – как пулемет их заработает, не разбегаться! Ползите за камни, там их с лихвою хватит! Разбежитесь – зазря погибнем! Вопросы? Всем все понятно?

– Мне не все понятно, товарищ младший лейтенант! – присел на корточки возле ротного Алексей.

– В общем-то все неплохо… – ответил Титов, отсоединив магазин от автомата и заглядывая в него. – Восточный склон чист. Немцев на высоте не много. Один или два пулемета всего. С севера еще человек двадцать наших подойдут. Главное – держись ближе к ямам да камням, чтоб укрыться в случае чего… И, Леша, не лезь вперед, я и остальным, кто ранен, но пошел, сказал и тебе говорю…