Ветер над сопками

От этой несметной череды вопросов и без того тяжелая голова шла кругом. Речкин отмел их от себя. Все это было вне его власти. Нужно было думать о том, что зависело от него самого. И прежде всего – не дать людям пасть духом, вселить в них уверенность в том, что борьба их не напрасна, даже в условиях полной изоляции. Задача непростая, но кубари в петлицах взваливали ее именно на плечи Речкина. И оставалось только ждать… Ждать, когда подойдет помощь… Надеяться вырваться из каменного мешка своими силами – было крайне глупо. Не давали Речкину покоя и мысли о том, что сегодня наверняка прошла уже сводка Совинформбюро, из которой стало всем известно, что немецко-фашистские войска перешли в наступление и на Мурманском направлении. И Нине, и маме. И теперь обе они знают, что их Алексей не просто несет службу на опасном и тревожном участке границы, но и втянут в эту войну.

Раненых, которые неспособны были держать в руках оружие, решено было перенести в подвальное помещение. Задуманное под дизельный агрегат и прочее оборудование, но так и не оснащенное ими, оно заполнилось истерзанными, еще живыми людьми. Их стонами, страданием и болью.

Речкин организовал дежурство. В каждой комнате с пулеметом надлежало дежурить по одному человеку. Патронов пока хватало и ленты обоих «максимов» набили под завязку. Всего в строю вместе с Алексеем оставалось двенадцать человек, что было весьма удобным подспорьем для несения дежурства. На каждый пулемет на сутки выходило по шесть смен. Одна смена длилась час. Всех раненых он занес в конец графика. И себя в том числе… Придушив в себе свою офицерскую совесть, пожалел свой организм. Да и понимал прекрасно – сильно изнуренный от раны и контузии, совсем не отдохнувший, он здесь был никому не нужен и не годился ни на что. Только поспав хоть самую малость, Речкин мог бы принимать адекватные решения и бдительно вести наблюдение.

Пошарили по вещмешкам и шинелям… Насобирали четыре банки говяжьей тушенки, банку сгущенного молока, несколько раскрошенных сухарей и пару карамелек «дунькина радость». Сухари и карамель Алексей припрятал про запас. С водой дело обстояло еще хуже. Фляги при себе оказались не у всех. Заполнены были только две…

Конечно, рациональнее было б отдать собранный паек тем, кто мог еще обороняться. Но рационально – не всегда человечно. Почти все скормили раненым. Тем же, что остались наверху, пришлось довольствоваться двумя банками тушенки на дюжину человек.

Чье-то настойчивое толкание выхватило Алексея из сна. Он с трудом разомкнул веки, будто промазанные еловой смолой. Все тело ломило от усталости и било мелкой дрожью от холода. Мышцы обмякли и слушались неохотно. Речкину стало тоскливо и гадко на душе. Как это бывает, когда сильно уставшего, едва поспавшего человека будят спозаранку. И сделалось вдвойне противнее, когда он рассмотрел место своего пробуждения. То же тесное, полумрачное помещение, измятая, неудобно топорщащаяся складками шинель, далекая синь неба в узких глазницах амбразур. Жестокая, беспощадная реальность навалилась на Алексея тонным грузом. Она отрезвляла ото сна и в то же время расхолаживала своим унынием и фатальностью. Речкин вновь ощутил предательски обезволивающий страх, удушающую до легочного спазма тревогу. Именно в таком состоянии Речкин промаялся долгое время, прежде чем заснул, и в нем же проснулся.

Единственное, что приятно отметил про себя лейтенант, – ушла головная боль, но левая сторона головы по-прежнему ощущалась притупленно, как не своя.

– Наши подошли? – первое, что спросил Речкин, устало шевеля сонными, едва подвижными губами, еще не разглядев того, кто его разбудил.

– Нет. – Перед ним на корточках сидел Розенблюм.

Бледный, еще больше осунувшийся и совершенно лишенный эмоций. Усталый, будто и не спал совсем. И лишь свалявшееся из густых, кучерявых волос гнездо на его высоколобой голове говорило о том, что все же спал.

Услышав ответ, Алексей испытал глубочайшее, отравляющее душу разочарование. Ведь он так стремился скорее заснуть, надеясь, что проснется от близких выстрелов подошедшего 112-го полка. Но вокруг было тихо. По-довоенному тихо. Давяще тихо. Пугающе тихо.

Лейтенант приподнялся над своим лежбищем и не спеша уселся, помогая себе здоровой рукой.

– Пошли дежурить. Время подошло, – кивком головы позвал его Михаил.

– А ты чего не спал, что ль? – спросил Речкин, все еще не придя в себя ото сна.

– Да не идет сон. Совсем чуть-чуть подремал! – Розенблюм выждал небольшую паузу и как-то нехотя, словно через силу, добавил: – К раненым ходил…

– Как они?

– Плохо, Леша… Один умер. Двое совсем тяжелые, все стонали, бредили. Сейчас уснули вроде…

– А тот, что умер… Где он?

– А где ему быть? Куда денешь его? Дверь-то задраена…

Речкин молчал. Не боясь грязных пальцев, он старательно вычистил уголки глаз.

– Как рука твоя? – Розенблюм коснулся перемотанного тонкой окровавленной полоской от исподнего предплечья Алексея.

– Да, кажись, лучше… – Речкин сомнительно нахмурился.