Ветер перемен

– Шотландец? – Носильщик попытался повторить акцент Джорджа.

– Учил тебя английскому? Понимаешь, шотландец?.. Шотландия? Шотландский? – Джордж растерялся. Его попытка приобщиться к чувству юмора туземцев не увенчалась успехом; он взглянул на яхту и нахмурился. Ему хотелось самому справиться с этой скромной задачей. И доказать Смайт-Берроузу и этим типам, королевским стрелкам, что кое-что он и сам умеет.

– Носильщик, мы отвезем чемоданы на поезд. Сами, – упорствовал Джордж, решив довести это дело до конца.

Ответа не последовало. Носильщик оглянулся на своих ухмыляющихся во весь рот товарищей.

– В вагон. С нами. Не сейчас. – Джордж указал на свои ноги и повысил голос, чтобы быть лучше понятым. – С нами. Когда поедем мы, поедет и багаж.

– Д-дыы, вээщи. – Старший из носильщиков посмотрел на ухмыляющихся помощников. Они еще пожалеют о своей наглости, заметил он про себя. Старший должен разбираться со странными запросами белого, а не они. Носильщик показал на объемистый дорожный сундук у сходней и крикнул на суахили: «Поезд»!

– Нет! Носильщик, ну нет же! – Джордж угадал их намерения. – Мы сами отвезем вещи на поезд. Тот же вагон. С нами… Не сейчас… Мы еще не уезжаем… – вяло добавил Джордж, понимая всю невозможность перевода столь цивилизованного и преходящего чувства.

Бекман решил послать телеграмму из Занзибара, германского протектората, ближайшего цивилизованного города на побережье, который имел непосредственную связь с внешним миром, если он сможет доставить туда телеграмму из Момбасы. Это «если» было камнем преткновения. Телеграмма из Момбасы, на юг, в Занзибар. Может быть, сто пятьдесят миль преодолеть труднее, чем несколько тысяч. Момбаса принадлежала Англии, Занзибар – кайзеру. При дележе Африки европейские страны создали островки национализма, охраняемые так же ревностно, как осажденные крепости.

«Но Турку надо сообщить, – подумал Бекман. – Он должен знать об этой новой задержке. Продолжительная охота в Найроби: «несколько недель, возможно, месяц, но внутренней Африке, гоняться по саванне за бесполезной скотиной. Боже! Что еще втемяшится Джорджу?» Бекман мерил шагами свою погруженную в темноту каюту и решил, что безопаснее обойтись без корабельного радиста и самому сходить в город и отправить телеграмму. Должно же там быть британское представительство. Вице-губернатор или какой-то другой чиновник. Или германское консульство.

Лучше иметь дело с немцем, решил Бекман, обходя до смешного хрупкое кресло из грушевого дерева и длинный столик на тонких ножках с оленем и оленихой, инкрустированный розовым деревом и тюльпановым тополем. «Для немца имя Экстельм прозвучит весомо, – сказал себе Бекман. – Ведь эти люди здесь честолюбивы. Если только на что-нибудь годятся».

Конечно, есть опасность, что до Джорджа это дойдет, что больше всего и беспокоило Бекмана. Дойдет случайно: местные сановники приходят «засвидетельствовать почтение», светская болтовня, между делом оброненная фраза: «Мы были так рады помочь… когда мистер… как его… Бекман, верно? Когда мистер Бекман обратился с просьбой… Естественно, мы сделали все от нас зависящее… Не очень просто отправить телеграмму нашему соседу на юге, понимаете… Британская Восточная Африка и Германская Восточная Африка не всегда…» Затем Джордж устраивает сцену и в результате унижает только самого себя.

Бекман ходил взад и вперед, метался по ковру, как тигр в клетке. Он ставил ступни ребром, чтобы равномерно давить на пол, словно вминал листья и сломанные ветки; каждый шаг отмечал какую-то мысль, и за каждым стояло какое-то желание.

Бекману хотелось разделаться с Джорджем. «Младшенький» – это пустое место, висит у него как камень на шее, мертвый альбатрос на истершейся веревке. Несмотря на свое имя и семейные связи. Бекман подошел к иллюминатору и взглянул на бесновавшуюся внизу толпу. «Хоть в некоторых частях этого континента еще есть рабство, – напомнил он себе. – В Занзибаре понимают, что к чему. Там люди, по крайней мере, понимают, зачем они на этой планете.

«Будь ты проклят, Джордж Экстельм, – вдруг подумал Бекман. – Будь ты проклят и обречен на вечные муки!» Бекман уставился в иллюминатор и представил себе Юджинию. Она плыла по затемненному залу в белом, просвечивающем платье и, раз обернувшись, удостоила его чудесной томной улыбкой. «Будь они все прокляты, – повторил Бекман. – Будь проклят каждый из них, живущий на этой земле!»

– …Фреретаун? – с надеждой в голосе повторил Джордж, пытаясь оттянуть время до появления эскорта, посланного вице-губернатором для препровождения семьи Экстельмов с багажом сквозь столпотворение на пристани. «Фреретаун» – так называлась деревня, где жили освобожденные рабы. Оливер Смайт-Берроуз уже упоминал о ней, рассказывая про борца за освобождение негров, англичанина сэра Бартла Фрере и о его великодушных подвигах. Джордж решил доказать, что и он не лыком шит.

– Из Фреретауна? – снова спросил он. – Ты живешь деревня сэра Бартла?