Ветер перемен

Победа зиновьевской фракции меня не устраивала категорически. Но вероятность ее, в отличие от моей истории, была совсем не нулевая. Чисто аппаратным путем изолировать внушительную толпу недовольных, собирающуюся вокруг Зиновьева и Каменева, здесь было невозможно. Значит? Значит, надо сработать в пользу Сталина — раз он не может победить чисто аппаратным путем, ему придется переигрывать соперников политически, предлагая более внятную и отвечающую интересам партийного большинства не только стратегию, но и конкретную программу развития страны. Вот тут и надо подсуетиться, чтобы эта программа позволила избежать ряда промахов, допущенных в известной мне истории.

Однако… Ведь победа Сталина приведет к тому, что он начнет додавливать оппозицию, а тогда под горячую руку наши партийные боссы и всех недовольных, выступающих с критикой, будут записывать в оппозиционеры и изгонять из партии. Проходили уже, знаем. Можно ли избежать такого развития событий? А не подбросить ли большинству лозунг развития критики и самокритики на четыре года раньше, чем это было в известной мне истории? Теперь, когда еще не произошла жесткая централизация партийной иерархии, этот лозунг позволит, пожалуй, избежать хотя бы крайностей в зажиме любой и всяческой критики.

В общем, несмотря на мои личные антипатии к Сталину, помогать придется именно ему, а заодно попробовать подвигнуть его немного на иной путь борьбы за власть, нежели тот, что был избран им в моей истории.

Можно, наверное, и еще что-нибудь придумать. Мне очень хотелось оторвать от оппозиции людей, которые способны принести пользу, оставаясь в руководящей верхушке. При всех его заскоках Сокольников в качестве цербера, стерегущего сбалансированный бюджет, пригодится как противоядие против загибщиков, жаждущих запустить печатный станок Гознака на полную мощность. Да и Крупскую убрать из этой компании не помешает. Если она сохранит пост секретаря ЦК, то с ее помощью пробить необходимые перемены в вузах, в школе и в системе низшего и среднего профессионального образования будет проще. Заодно это ослабит ударную силу оппозиции.

Но как эти поистине наполеоновские замыслы воплотить в жизнь? Тут уж выбирать особо не из чего. Выйти на верхний эшелон партийного руководства я могу только через двух людей — Дзержинского и Троцкого. Троцкий, пожалуй, отпадает — в Политбюро к нему относятся настороженно, да и сам Троцкий мою попытку повлиять на схватку верхов будет воспринимать с подозрением. А вот Дзержинский, если подать ему свои замыслы как чисто хозяйственную программу, позволяющую утереть нос оппозиции, вполне может и проникнуться, и поддержать.

Опять надо садиться и писать — лаконично, ясно, по существу…

Однако что-то мешало мне устроиться поудобнее за письменным столом, взять в руки привычную самописку и, положив перед собой чистые листы бумаги, начать. Уж не обещание ли, данное жене, не ввязываться в большую политику — во всяком случае, не поставив ее в известность? Само по себе доверие между нами настолько ценно, что малейшая угроза его разрушить пугает меня всерьез. Да, собственно, что я теряю, посоветовавшись с Лидой? Работа в ЧК и в секретной части ГУВП дает достаточно оснований полагаться на ее умение хранить тайну. Разговор же с ней может быть полезен — глядишь, и сам лучше понимать стану, что хотел сказать.

Вернувшись вместе с женой домой, в Гнездниковский (у себя в Малом Левшинском бываю все реже и реже…), мы первым делом устраиваем ужин. И только закончив мытье посуды, решаюсь приступить к непростому разговору:

— Лида, я тебе обещал, что не буду соваться в политику? Во всяком случае, не посоветовавшись предварительно с тобой. Кажется, сейчас именно такая необходимость и настала.

— Ты что, предвидишь впереди какие-то серьезные неприятности? — В любимых глазах появилась тревога. Все-таки умница она у меня. Не стала упрекать или отговаривать (хотя ведь ей явно не хочется, чтобы я встревал в политические схватки наверху), а сразу уловила, что меня мучает.

— Можно и так сказать, — соглашаюсь с ее постановкой вопроса. — Понимаешь, сейчас дебатируется вопрос о путях индустриализации, без которой не создать материальной базы социализма.

Моя комсомолка, точнее, уже кандидат в члены РКП(б) кивает в ответ — разумеется, сейчас это азы политграмоты.

— На съезде будут даны определенные установки в этом вопросе, — продолжаю свои пояснения, — да и у нас, в ВСНХ, готовятся тезисы к перспективному плану социалистической реконструкции народного хозяйства. Но, похоже, как и в моей истории, тут упускают один важный момент, невнимание к которому может крепко осложнить наши усилия.

— Какой момент? — предсказуемо интересуется Лида.

— Индустриализация может опираться только на процветающее сельское хозяйство. В моей истории об этом вспомнили, но спохватились слишком поздно, и обошлось нам это очень дорого.

— Ты что, — негодует моя собеседница, — наслушался тех, кто призывает помириться с кулаком, а то без этого, дескать, конец рабоче-крестьянскому союзу и полная гибель всего нашего дела?