Ветер сквозь замочную скважину

С годами я научился не выдавать свои чувства, но тогда я был еще очень молод и не смог скрыть уныния. Стросер заметил, как я изменился в лице, и усмехнулся. Вряд ли он понимал, что эта усмешка могла очень дорого ему обойтись. Последние два дня выдались у меня непростыми, да и мысли о мальчике лежали камнем на сердце.

— А как по-твоему, кто еще взялся бы за такую работу — вкалывать в соляном руднике за гроши? — спросил Стросер. — Наши добрые граждане?

Похоже, Маленькому Биллу все же придется взглянуть на нескольких солянщиков. И будем надеяться, тот, кто нам нужен, не знает, что мальчик не видел его лица, а видел только татуировку на ноге.

Когда я вернулся обратно в тюрьму, Маленький Билл лежал на постели из двух матрасов, которую я ему соорудил. Мне показалось, он спит, но, услышав мои шаги, мальчик сел и обернулся. Глаза у него были красными, щеки — мокрыми. Он не спал, он скорбел. Билл бросил мне ключи, я вошел в камеру, сел рядом с ним и приобнял за плечи. Я ощущал себя скованно и неловко: мне знакомы сочувствие и сострадание, я знаю, что это такое, но я никогда не умел их проявлять, это давалось мне с большим трудом. Однако я знал, что чувствует человек, потерявший одного из родителей. В этом Маленький Билл и юный Роланд были очень похожи.

— Конфеты доел? — спросил я.

— Не хочу больше, — ответил он и вздохнул.

Ветер снаружи взвыл так, что здание затряслось. Потом вроде бы стих.

— Ненавижу этот вой ветра.

Маленький Билл в точности повторил слова Джейми Декарри, и это вызвало у меня улыбку.

— И мне не нравится здесь сидеть, — продолжал мальчик. — Как будто это я сделал что-то плохое.

— Ты не сделал ничего плохого.

— Может, и нет. Но мне уже кажется, что я тут целую вечность сижу. Взаперти. А если они не вернутся до вечера, то мне еще целую ночь тут сидеть. Да?

— Я составлю тебе компанию, — сказал я. — Если у этих помощников шерифа найдутся карты, мы можем сыграть в «Четыре валета».

— Это для малышей, — мрачно проговорил он.

— Тогда в «Не зевай» или покер. Умеешь?

Билл покачал головой и смахнул слезы со щек. Он снова расплакался.

— Я тебя научу. Будем играть на спички.

— Я бы лучше послушал сказку, про которую вы говорили, когда мы сделали привал в пастушьей хижине. Не помню, как называется.

— «Ветер сквозь замочную скважину». Но это длинная сказка, Билл.

— У нас же есть время, да?

Тут возразить было нечего.

— И там есть страшные сцены. Они, в общем, нормально воспринимаются, если ты дома, лежишь в постели и мама читает тебе перед сном. Но после всего, что ты пережил…

— Не беспокойтесь. Сказки, они помогают забыть о плохом. Если это хорошие сказки. Ваша — хорошая?

— Я всегда думал, что да.

— Тогда расскажите мне эту сказку. — Он слабо улыбнулся. — Я даже отдам вам оставшиеся конфеты. Две из трех.

— Конфеты — тебе. А я лучше сверну себе папиросу. — Я задумался, с чего начать. — Знаешь сказки, которые начинаются: «Давным-давно, в незапамятные времена, когда дед твоего деда еще не родился на свет»?

— Все сказки так начинаются. То есть все, которые рассказывал папа. Пока не сказал, что я уже вырос из сказок.

— Люди не вырастают из сказок, Билл. Никогда не вырастают. Мальчик или мужчина, девочка или женщина — мы все живем ради сказок.

— Правда?

— Да.

Я достал из кармана кисет с табаком и бумагой. Медленно свернул папиросу (в те времена я еще только учился этому искусству). Когда у меня получилось именно так, как мне нравится — чтобы тот конец, где затягиваешься, сужался чуть ли не до размеров булавочной головки, — я чиркнул спичкой о стену. Билл сидел, скрестив ноги, на соломенных матрасах. Он выудил из мешочка одну конфету, покатал ее пальцами точно так же, как я катал папиросу, потом сунул за щеку.

Я начал рассказ медленно и неловко. Тогда я еще не умел хорошо рассказывать… хотя со временем научился. Пришлось научиться. Всем стрелкам нужно это уметь. Но стоило только начать, и уже очень скоро рассказ пошел легче. Потому что у меня в голове зазвучал мамин голос. Я слушал его про себя и просто озвучивал вслух: все интонации, все повышения и понижения, все паузы.

Я видел, что мальчик захвачен историей, и меня это радовало: как будто я снова гипнотизировал его, но другим способом. Который был лучше, честнее. Однако больше всего мне нравилось, что я слышал мамин голос. Как будто она снова была со мной, где-то глубоко в моем сердце. Это причиняло мне боль, но я давно понял, что все самое лучшее, что есть в жизни, почти всегда причиняет нам боль. Мы полагаем, что так не бывает, но — как говорят старики — мир перевернулся и сдвинулся с места, и добавить тут нечего.

— Давным-давно, в незапамятные времена, когда дед твоего деда еще не родился на свет, на опушке огромного дикого леса, называвшегося Бескрайним, стояла деревня, а в деревне жил мальчик по имени Тим. Маму мальчика звали Нелл, а отца — Большой Росс. Они жили дружно и вполне счастливо, хотя и небогато…

Ветер сквозь замочную Скважину