Ветер сквозь замочную скважину

Тим открыл мешок. Его руки были тверды, а движения уверенны и спокойны, хотя ящер уже наполовину выбрался из воды и расстояние между промокшими ботинками Тима и этими кошмарными скрежещущими зубами составляло теперь не более трех шагов.

Он отвел назад один из курков, как показывала ему вдова, обхватил пальцем спусковой крючок и опустился на одно колено. Теперь его голова оказалась примерно на одном уровне с головой приближающегося чудовища. Мальчик чувствовал зловонное, отдающее тухлым мясом дыхание ящера. Видел пульсирующую розовую глотку. И все-таки Тим улыбался. Он чувствовал, как его губы растягиваются в улыбке, и был этому рад. Хорошо умирать улыбаясь. Да, именно так. Тим жалел лишь об одном: что это не сборщик налогов ползет к нему по мокрой траве со своей зеленой подружкой-предательницей на плече.

— А вот получи-ка, урод, — прошептал Тим и нажал спусковой крючок.

Грохот был таким сильным, что в первый миг Тим подумал, что пистолет взорвался у него в руке. Однако взорвался не пистолет — взорвались кошмарные глаза ящера. Брызнули черно-красной сукровицей. Ящер взревел от боли и свернулся кольцом. Короткие передние лапы задергались, словно пытаясь схватиться за воздух. Ящер свалился в воду, забился в агонии, а потом вдруг затих и перевернулся брюхом кверху. Вокруг его головы, частично погруженной в воду, начало расплываться мутное красное облако. Кровожадный голодный оскал превратился в застывшую ухмылку смерти. Птицы, так грубо разбуженные громом выстрела, с громкими возмущенными криками поднялись в поднебесье, выпорхнув из сплетения древесных ветвей.

Все с тем же холодным спокойствием (и по-прежнему улыбаясь, хотя он сам этого и не осознавал) Тим открыл пистолет и вытащил использованную гильзу. Она дымилась и была теплой на ощупь. Мальчик схватил половину буханки, вынул затычку из хлебного мякиша, запихал его в рот и вставил новый заряд в пустую камору. Быстро закрыл пистолет и выплюнул хлеб, который теперь приобрел вкус машинного масла.

— Давайте! Плывите сюда! — крикнул он ящерам, возбужденно метавшимся взад-вперед в мутной воде (бугор, обозначавший макушку спящей драконихи, теперь исчез). — Плывите и получите еще!

Это была не бравада. Тим вдруг понял, что ему действительно хочется, чтобы они приплыли и полезли к нему. Никогда в жизни он не испытывал ничего подобного: даже папин топор, который по-прежнему был при нем, не казался Тиму таким восхитительно правильным и настоящим, как тяжелый четырехзарядник в его левой руке.

С берега донеслись звуки, которые Тим в первый миг не узнал. Не потому что они были странными, а потому, что они шли вразрез с его первоначальными представлениями об этих людях. Болотные жители аплодировали.

Когда Тим повернулся к ним с дымящимся пистолетом в руке, они упали на колени и принялись стучать себя кулаками по лбам. При этом они выговаривали одно слово — возможно, единственное, которое знали. Это было слово «хайл», одно из немногих, которые звучат одинаково и на низком, и на высоком наречии; слово, которое Мэнни называют фин-Ган, или «первое слово»; слово, которым был сотворен мир.

Неужели они…

Тим Росс, сын Джека, перевел взгляд с коленопреклоненных болотных жителей на древний (но очень даже годный) пистолет у себя в руке.

Неужели они подумали, что я…

Да, именно так они и подумали.

Жители Фагонарда решили, что он стрелок.

Тим на мгновение остолбенел. Он смотрел на них с кочки, где сражался за свою жизнь (и все еще мог ее потерять); они тоже смотрели на него, стоя на коленях среди высокой травы и вязкого ила и прижимая ко лбам кулаки.

Когда прошло первое потрясение и к Тиму вернулась способность думать и рассуждать, он понял, что надо воспользоваться их верой, пока не поздно. Он попытался припомнить какую-нибудь подходящую историю из тех, что ему рассказывали папа с мамой, или тех, что вдова Смэк читала ученикам в своих ценных книгах. Но ничего подходящего не находилось, пока Тим не вспомнил фрагмент одной старой легенды, которую слышал от Гарри по прозвищу Щепка, чудаковатого старика, работавшего на лесопильне неполный день. Старина Гарри был малость с придурью: имел привычку наставлять на людей указательный палец и делать вид, что стреляет из револьвера, и постоянно бормотал себе под нос какую-то ахинею, утверждая, что изъясняется Высоким Слогом. Больше всего на свете он любил говорить о суровых мужчинах из Гилеада, которые носят на поясе револьверы и пускаются в странствия на поиски приключений.

Ох, Гарри, надеюсь, что я оказался в тот день поблизости и услышал, что ты говорил, по воле и промыслу ка.

— Хайл, вассалы! — выкрикнул он, обращаясь к болотным жителям на берегу. — Вижу вас очень хорошо! Встаньте! Встаньте в любви и служении!