Ветер сулит бурю

Глаза его заливали струи дождя и морской воды. Он протер их и увидел волны, окружившие его со всех сторон, огромные зеленые волны с белыми гребнями, поблескивающие временами при вспышках молнии. Увидев их, он прекрасно понял, куда идет. Он шел навстречу гибели, потому что ни один человек, ни одна лодка не смогли бы уцелеть в такой ураган. Он поднял глаза к темному парусу. Парус натянуло до предела, и казалось, что он вот-вот отслужит свою верную службу и погибнет на посту. Лодка шла, накренившись, не хуже, чем спортивная яхта при хорошем ветре. Временами она становилась стоймя, так что иной раз, отклоняясь вбок, чтобы сохранить равновесие, он мог, казалось, увидеть ее черный киль. «Конец мне пришел! Ну и пусть!» Он не поворачивал головы вправо, не хотел смотреть туда, где на неуютном берегу виднелись маленькие фигурки машущих людей. А стоило бы посмотреть! Может, он кое-что и понял бы. Может, он представил бы себе лицо отца, беспомощного и огромного, который со слезами на глазах смотрит, как море забирает единственного оставшегося ему сына. Он, кажется, прыгнул бы в море и поплыл бы за своим сыном, да куда там! Ему больше ничего не оставалось, как стоять по пояс в воде среди беснующихся волн и тщетно кричать что-то, и махать, и звать назад едва различимую точку, быстро исчезавшую в пучине непомерно разбушевавшегося океана. Может, он увидел бы свою мать с рассыпавшимися по плечам волосами, такими реденькими, растрепавшимися на ветру. Мать протягивала вперед худые руки. И деда, сгорбленного и маленького. Он стоит, опустив руки, и шевелит губами, а ругается он или молится, этого уж никто не скажет, и ждет покорно, как научили его ждать долгие прожитые годы и спокойное ожидание смерти. Может, Мико и Туаки увидел бы, который стоял там, переминаясь с ноги на ногу, как в детстве, когда кто-нибудь задавал ему трудный вопрос. Может, он всех их увидел бы, увидел бы и людей, бежавших к ним по мокрой траве через городскую свалку, спотыкаясь, и падая, и снова поднимаясь, спеша присоединиться к тем, что стояли там, у моря.

Если бы повернул он голову и увидел их, то, наверно, удивился бы и подумал бы: «А ведь им, оказывается, не все равно, умру я или нет. Они не считают, что я всего лишь темный рыбак со страшным родимым пятном, на которое без дрожи смотреть нельзя. Они просто думают, что я Мико и что я неплохой парень, и они любят меня просто потому, что я Мико, и будь у меня обезьяний хвост и по десяти пальцев на каждой руке, это б дела нисколько не меняло».

Теперь ему пришлось вступить в единоборство с непокорной лодкой, и понемногу голова у него начала проясняться. Лодка почти вышла из повиновения, но, напрягая всю свою огромную силу, он старался укротить ее. Удерживая ее носом против ветра, он чувствовал, что борется с кем-то, превосходящим его силой, и не сдается. И, почувствовав, как проясняется его голова, как приливают новые силы, он подумал:

«Что же я делаю?»

В ответ ему насмешливо захохотала буря. «Бежишь! — издевалась она. — Удрал, а теперь уже поздно. Как все трусы, ты бегством добился только своей собственной гибели».

И тогда он задумался.

«Что же я делаю со своей бедной черной лодкой?»

И многострадальная черная лодка, охая и раскачиваясь из стороны в сторону, ответила ему: «Ты губишь меня, Мико. Что я такого сделала, что ты так поступаешь со мной? Не служила я разве тебе верой и правдой всю твою жизнь, и твоему отцу всю его жизнь, и твоему деду, и его отцу? И вот как ты решил отблагодарить меня. Хочешь, чтобы разбилось мое старое тело в щепки и чтобы выкинуло эти щепки где-нибудь на незнакомом берегу в Клэре, по ту сторону залива? Неужели за все мои труды я должна вот так окончить свой век, валяясь жалкими обломками у чужого каменистого берега?»

«Да что же это я делаю, в самом деле? Что станется с моим отцом, и с матерью, и с дедом, если не только я покину их, но еще и отниму у них единственное средство существования? Когда теперь они смогут завести себе новую лодку? Где они ее купят? Как построят? Что будут делать, пока не приобретут себе новую лодку? Неужели моему отцу придется взять кирку и лопату и идти рыть за гроши канавы под окрики какого-нибудь десятника? Моему отцу!

Что должен был я сделать?

Знаю! Знаю теперь, когда уже поздно!

Надо было мне съездить брату раз по роже, и вытащить ее оттуда за руку, и сказать: „Это еще что такое? Ты что это выдумала? Да как тебе самой не стыдно такими делами заниматься?“

Вот что я должен был сделать. И вот что я теперь сделаю!»

И он навалился на румпель и начал поворачивать лодку назад.

«Ну ты, старая черная лодка, — сказал он ей, напрягая все силы, — вот когда пришло тебе время сослужить мне настоящую службу. От этого зависит все. Теперь уж либо все, либо ничего». Он даже протянул свободную руку и погладил ее, когда она в нерешительности приостановилась и замерла на месте, прежде чем отдаться на волю оторопевших от неожиданности волн. Он думал, что у него лопнет сердце, что руки вывернет из суставов, что старая лодка раскрошится, как печенье в кулачке ребенка.