Ветер сулит бурю

Дядя развеселил Мико. Домик его сверкал прямо как стеклышко, до того он был чистенький. Очень похож на их дом — тоже кухня и две комнаты. Мико дядя отвел отдельную комнату, и тот решил, что иметь свой угол совсем недурно. А когда он напился чаю, дядя Джеймс повел его к соседям. Там они сидели у очага и разговаривали, и дядя Джеймс курил и заплевал бедной хозяйке весь пол табаком. Это был тот самый домик, дальше по дороге, куда он теперь шел за Комином Коннолли. Тогда, в первый раз, ему представилось, что домик населен до отказа: отец и мать и — по подсчетам Мико — штук пятнадцать детей (на самом деле их оказалось всего двенадцать), и его все время беспокоил вопрос, где они все спят. Соседи буквально закидали его вопросами. Им все хотелось знать о нем. Они помнили его мать, когда она была еще маленькой девочкой и бегала вместе с миссис Коннолли в школу, что на дороге. Они и Большого Микиля знали и стали называть Мико сыном Микиля. И когда заходили другие соседи, его сразу же знакомили с ними и объясняли, что он Мико, сын Делии, жены Большого Микиля. Все это было очень приятно, и, придя домой и добравшись до постели, Мико уснул крепким, спокойным сном.

После этого жизнь пошла своим чередом. Он и оглянуться не успел, как промелькнул год. Ему пришлось много работать и многому учиться. Он научился добывать торф на унылом болоте, когда ветер пронизывает тебя насквозь, нарезать его правильными кусками и складывать аккуратными пирамидками и, наконец, грузить и доставлять домой с болота в плетеных корзинках на маленьком ослике дяди Джеймса — на том самом ослике, который в тех же корзинках таскал с берега водоросли для удобрения клочков земли, затерявшихся среди обломков скал и называвшихся здесь полями, на которых местные жители выращивают скудный урожай картофеля, реденький овес, репу и кормовую свеклу.

Да, жизнь была очень трудна, и на море всегда было трудно. У дяди Джеймса была байдарка. Мико боялся ее до смерти, пока не привык к ощущенью, которое испытывал, садясь в нее. Только вообразите, каково сознавать, что от морской пучины тебя отделяет всего-навсего тоненький слой просмоленного брезента! А потом, научившись с ней обращаться, он полюбил ее за легкий ход и невесомость. Только, конечно, на такой штуке далеко от берега не отойдешь, разве что в тихий день, а крупная рыба близко не подходит, вот и приходилось довольствоваться тем, что попадется. У других рыбаков были гребные лодки, тяжелые лодки на две пары весел, на которых они уходили за Инишбоффин, а то и дальше. Но какой это был каторжный труд — не покладая рук ворочать тяжеленные весла! Почему бы им не завести себе парусные лодки, вроде как у нас в Кладдахе? Господь с тобой, парень! Ты что, не знаешь, сколько они стоят?..

А теперь нужно было покинуть все это!

Он подумал, что уезжать ему все-таки жаль, и, еще раз окинув взглядом дядин домик и море, зашагал по направлению к домику, приютившемуся у подножья ближней горы.

День угасал. Из-за выступа дальней горы уже появился край луны. «Ночью будет хорошо», — решил он и ускорил шаги, а потом подумал: «Чего это я, собственно, спешу, все равно завтра уезжать, и, значит…»

Он даже самому себе признавался с трудом, почему ему так не хочется оставлять то, что он нашел здесь. Умей он писать, как Питер, уж он бы ему написал! Он написал бы: «Ха-ха, дорогой Питер, не одному тебе говорить о Джо! И у меня тоже есть своя Джо. По крайней мере, голова моя да и сам я полны ею. Только об этом говорить как-то совестно, да что там говорить, даже думать, хоть мне уже пятнадцатый год и ростом я выше иного взрослого». Интересно, что бы Питер понял из всего этого? «Пожалуй, что ничего», — подумал Мико, улыбаясь, и подпрыгнул так, что гвозди, которыми были подбиты его башмаки, высекли из камня искры. Он уже ходил в длинных домотканых брюках, которые доставали ему до самых башмаков. Первые в жизни длинные брюки! Подарок дяди. А как интересно было шить их на заказ у рыбака, который в то же время и портняжил! Его здесь все звали Портным. Он без нужды носил очки, и были у него длиннущие усы, кончики которых вечно казались вымоченными в портере.

Ее звали Мэйв. Ну вот, наконец-то он решился произнести это имя.

Все началось с родимого пятна.

Теперь можно и сознаться в том, что раньше, пока он не приехал сюда, родимое пятно было его больным местом. Но в этой глуши люди привыкли к тому, что все должно иметь свои приметы. Они и сами все были меченые. Трудная жизнь наложила неизгладимый отпечаток на многих: сломанные, плохо сросшиеся кости, раны, полученные во время драки, которая вспыхнула внезапно и так же внезапно погасла, но оставила на память по себе шрамы. Они привыкли к тому, что по воле Господней болезни косят их детей и они мрут в таких странных местах, как больницы в городах, далеких и непонятных. Перст Божий, говорили они. Перст Божий… Мико всегда вспоминал Бриджит, дочку Майкла Тома.