Ветер сулит бурю

Этой весной они с дядей ходили помогать Майклу Тому заготовлять торф. После окончания работы их позвали в кухню и накормили до отвала вареной грудинкой с капустой и картошкой. Тут же на полу сидела кудрявая маленькая девочка удивительной красоты, он таких даже и не видел никогда. Огненно-рыжие волосы и синие глаза; нежные ручки и ножки, тоненькие и стройные. Она была в голубом платьице. Девочка сидела, не говоря ни слова, чуть заметно покачивая головкой, и, когда Мико, опустившись на пол рядом, заглянул ей в глаза, оказалось, что он смотрит в бездонную пустоту. «Да она, бедняжка, слепенькая», — сказали ему, и Мико почувствовал, как в сердце у него что-то оборвалось.

А потом все посмотрели на него и заметили ужасное, безобразящее лицо пятно и в голос заговорили:

— Ой, Мико, да ты ведь меченый! Как это вышло? Уж и гордишься ты этим, наверно! Ведь теперь каждый на тебя обернется.

Взглянув на маленькую Бриджит, он подумал, что, пожалуй, Бог мог обойтись с ним и похуже. Дома его обижали гораздо чаще. Мальчишки умеют быть жестокими, и у него в ушах до сих пор еще звенел насмешливый выкрик: «Индюшачье рыло». Но теперь и здесь все изменилось. Теперь, когда в нем начало подниматься это незнакомое раньше чувство, когда он стал замечать, как замирают в объятьях пары, притаившиеся в тени под навесом крыши, или в зарослях кустарника, или на вершине горы, или расходясь с танцев на перекрестках, ему и здесь стало нелегко.

И как-то раз на торфяном болоте, когда кругом никого не было, он задумался над этим и много еще над чем. Он закусывал, сидя у тихого болотного озерка, и, вдруг нагнувшись, стал внимательно разглядывать свое лицо, пожалуй, в первый раз в жизни. Он старался представить себе, какое впечатление произвело бы оно на девушку, впервые увидевшую его, и, прямо надо сказать, собственное лицо показалось ему отталкивающим. Солнце освещало его, и вода — та самая вода, которая умеет иной раз польстить не хуже, чем розовые очки, оказалась бессильной хоть как-то скрасить его. Она преломляла все его лицо в какой-то несуразный кошмар, и Мико, опершись на локти, все смотрел и смотрел, а сердце у него сжималось медленно, но верно, и он думал: «Да, дело дрянь, ничего не скажешь… Будь я девчонкой, я бы при виде такого даже в темноте напугался. Побежал бы, наверно, домой и заорал: „Ой, мамочка, что я только что видела! Просто ужас, что я видела!“» Он поднял руку и начал ощупывать и теребить щеку.

— Стоит ли огорчаться из-за родимого пятна? — неожиданно раздался над ним голос.

Не поднимая головы, он внимательно всмотрелся в воду и увидел рядом со своим отражением другое лицо, улыбающееся, загорелое, окруженное мелкими кудряшками. Он стал разглядывать это лицо с тем же вниманием, с каким только что разглядывал свое. Каштановые волосы — или это только так казалось в болотной воде? Изящный лоб, загорелый и блестящий там, где солнечный луч касался загара. Тонкие брови и глубокие глаза, цвета которых он никак не мог разглядеть. Он заметил только искорку в них да ярко-белые белки, ясные, как морская вода на серебристом песке в тихий день. Нос шел по прямой линии ото лба, ну, совсем как у того парня на картинке в греческом учебнике, что принадлежал Томми. Да еще губы, красные — это было заметно даже в воде — и улыбающиеся, потому что ему виден был блеск ее зубов и чуть намечающаяся ямочка на подбородке.

Наконец он поднял голову и взглянул на нее.

Она стояла, нагнувшись, упираясь руками в колени. Ворот платья отставал, и видно было белую полоску тела, резко отличавшуюся от загорелой шеи. А она все улыбалась и улыбалась, и, как ни странно, он нисколько не смутился. Он только оперся рукой о мягкий торф, сел и, глядя на нее снизу вверх, спросил:

— А почему не стоит?

Она присела на корточки, так что глаза их оказались на одном уровне. Она была босиком, и торфяная пыль пробивалась у нее между пальцами. Позади нее маленький ослик с корзинками на спине пощипывал жесткую траву. Она нагнулась и сама сорвала стебелек осоки, взяла его в рот и с громким хрустом перекусила. Потом отшвырнула стебелек, подобрала откушенный кончик и положила его на палец.

— Да как тебе объяснить, — сказала она. — Разве в коже дело? Важно ведь то, что под кожей спрятано. Вот, например, возьми картошку: бывает, снаружи будто и хорошая, а внутри такая гадость, что дальше уж некуда. А то, наоборот, бывает картошка с порченой кожурой, про которую подумаешь, что ее бы только выбросить, ан она-то как раз самая вкусная оказывается.

— Вот же черт, — сказал Мико совершенно не к месту, а она захохотала и уселась на жесткую траву.

— Ты Мико, — сказала она.

— Да, — ответил он. — А ты кто?

— Мэйв, — сказала она. — У нас торфяной участок за горой, недалеко от дяди твоего. Чего это ты разглядывал свое лицо?

— Не знаю, — сказал Мико. — Так просто, что-то на меня нашло. — Он не сказал ей, что рассматривал себя с точки зрения девушки, — это было бы уж слишком.

— Ты здесь надолго? — спросила она.

— Не знаю, — сказал он. — Мажет, на год. А потом я поеду домой и буду работать с отцом на лодке.