Ветер сулит бурю

И удивились же они, увидев Мико! Кажется, из-за одного этого стоило приехать, чтобы вот так, нежданно-негаданно войти и предстать перед ними. Он нашел их домик без большого труда, потому что на всю жизнь запомнил, как они показывали ему место, где будет их будущее жилище, и домик оказался как раз там, где они сказали, как будто добрые феи за ночь выстроили его для них. Дом был обнесен каменной оградой с маленькими воротцами, которые Комин сам смастерил. К крыльцу вела дорожка, усыпанная морской галькой и окаймленная белыми камнями, которые они натаскали с берега. Вокруг цвели какие-то удивительные кусты, защищенные от свирепых ветров маленьким пригорком. Сам домик был беленький, а дверь и оконные рамы красные, выкрашенные масляной краской. Стекла в окошках с пестрыми ситцевыми занавесками были намыты до синевы, а на подоконниках стояли горшки с цветами. Почему-то он заранее знал, что домик будет именно таким и снаружи и внутри.

— Господи, — сказал Комин, — ведь это же Мико! Да откуда ты взялся? Вот уж желанный гость! Мэйв, родная, брось-ка ты чайник и свари-ка ты лучше ему в котелке яичко.

— Да не надо, — сказал Мико.

— Вот это мне нравится, пришел ко мне в дом и еще не хочет закусить с нами.

— Ой, Мико! — сказала со смехом Мэйв и повесила котелок на крюк над огнем.

— Я же ел в каждом доме, начиная от самого Аугриса, — сопротивлялся Мико. — И у дяди Джеймса, и у Майкла Тома, и у твоего отца Тига. Не могу же я всюду есть, у меня ведь не двойной желудок, как у коровы.

— Ну и вырос же ты, Мико, — сказала Мэйв. — Я тебя прямо еле узнала. Такой большой мужчина должен есть даже не как корова, а как бык, а то захиреешь еще. Ну, иди сюда, повернись, дай посмотреть на тебя как следует.

Сколько было смеху и восторженных восклицаний, как тепло светились глаза! И они наперебой говорили:

— Ну и ну! Вот уж не ожидали. А как же ты до нас добрался? И с чего это ты сюда приехал? И почему же не дал нам заранее знать, мы б для тебя телка закололи.

Просто замечательно было! Он почувствовал себя прямо на седьмом небе, рассказывал им об отце и о том, как тот надумал вдруг прокатиться сюда.

Впервые он пришел к ним два дня тому назад. С тех пор он успел всюду побывать.

Вот была потеха, когда пришло время выходить на лов и народ стал собираться по вечерам на клегганской пристани и рассматривать их баркас. «Лодка лодыря» — так они его прозвали, совершенно задразнив Большого Микиля. У них лодки были с тяжелыми веслами, и они, надрываясь до седьмого пота, могли отойти от берега не дальше чем на четыре, на пять миль. «Вы только посмотрите на Большого Микиля и на его парня! — говорили они. — Вот же лентяи, — только и слышалось со всех сторон. — Рассядутся в лодке, парус знай на них работает, а они только штаны протирают. Да что вы знаете о рыбной ловле? То, чем вы занимаетесь, это же так себе, прогулочка. Выходят на какой-то штуке, которая за них всю работу делает, сами и палец о палец не ударят и еще имеют наглость называться мужчинами!» Большой Микиль страшно возмутился при этой попытке умалить его мужское достоинство и в соответствующих выражениях разъяснил, сколько тяжелой работы требует парусная лодка. Он так ругался, что все перед ним спасовали, а потом они все вместе отбыли в пивную, и спорили до глубокой ночи о сравнительных достоинствах парусной лодки и гребной лодки, и говорили о сельди, о макрели и о прочей рыбе, и время они провели замечательно, и Большой Микиль нарадоваться не мог, как это его осенила столь блестящая мысль, и начал поговаривать о том, что он хочет отдохнуть в деревне, а на следующую ночь они вышли со всеми на лов, и шли они быстрее, и вернулись скорее, и могли отойти от берега дальше других, так что вернулись они с богатым уловом сельди, которой в это время кишел залив, и снова пошли издевки и сквернословие, и опять все кончилось общим весельем в пивной.

— Да неужели вы хоть на минутку допускаете, — воскликнул отец Комина Тиг, — что Большой Микиль сможет грести на одной из наших лодок? Да он же изнежился, лежа на корме своей роскошной яхты! Да у него же силенок не хватит, если он пойдет на моей лодке да погребет семь часов без передышки. Он же после этого будет орать от боли и сляжет в постель на два дня.

— На, пощупай, — сказал ему Большой Микиль, выставляя крепкую, как дуб, руку, и согнул ее так, что под курткой видно было, как надулись мускулы. — Это что, по-твоему, сало? Чем тебе плоха кладдахская мускулатура? — добавил он. — Тебе же будет стыдно, если я пойду с тобой в твоей лодке и покажу, как люди гребут. Да вам же после этого людям в глаза будет стыдно смотреть.

— Ого, да вы его только послушайте, — сказал Портной. Седые усы сползли у него вниз, а на скулах, там, где ему никогда не удавалось как следует пробрить, торчали толстые волоски. — Вот же хвастун! Сразу видать, кладдахский!

— Ну ладно, хватит, — вышел из себя Микиль. — Давайте мне две лодки! Свяжите их вместе, и я один сяду на весла и уплыву хоть в Китай.