Ветер в черном (СИ)

Рохелин проснулась от того, что попутная телега, куда она забралась накануне, остановилась. Оторвав затекшую щеку от мешка с картошкой, странница бесшумно спрыгнула на мостовую и проскользнула мимо конюшни в ближайшую таверну под названием “Четырнадцатый холм”. Утром таверна стояла полупустая, и Рохелин без опаски, что ее ущипнут за ляжку или проводят гиканьем, подошла к трактирщику, который протирал стойку замызганной тряпкой.

— Не подскажете, где живет писатель по имени Эолас?

Память Рохелин упустила из виду все, что случилось после того, как она выбежала от Эоласа — вплоть до следующего утра.

— Понятия не имею, — развел руками трактирщик. Рохелин мысленно выругалась; и на что надеялась, зная, что Эолас не бывает в питейных заведениях?

— Эолас? — донесся женский голос из небольшого алькова для богатых гостей. Обернувшись, Рохелин увидела темноволосую девушку в черно-бордовом платье, нижняя часть которого была забрызгана грязью — так же, как и удивительно маленькие бархатные туфельки. — Два квартала к югу, дом почтенного Сэмюэла. Последняя комната по коридору.

— Вы…

— Меня зовут Вивиан, — представилась девушка. — Передайте ему от меня, что он последний ублюдок.

Рохелин рассеянно кивнула, вспомнив слова Хейзана о том, что Эолас встречался с какой-то женщиной, и ее невольно замутило от воспоминаний. Выйдя наружу, Рохелин жадно глотала свежий воздух, пока дурнота не отступила, а проглянувшие слезы — не высохли. Ей хотелось развернуться и уехать из Эстерраса как можно дальше, возможно — в Вилки, а оттуда — через портал переместиться в Терналвэй, субреальность, благодаря которой Двуединую Империю называли Двуединой; однако Рохелин подавила это вполне естественное желание, напомнив себе, зачем она здесь.

Эолас встретил странницу прохладно — та оторвала его от редактуры, — но вежливо и даже угостил травяным чаем. Тепло напитка ненадолго потеснило ледок в груди у Рохелин, и она сказала словно бы без боли:

— Мне нужно в Ийецинну.

— Хочешь почтить его память? — мгновенно уловил Эолас ее мысль.

— Да. Пусть его могила будет там, а не в Скорбящем.

Эолас молча протянул ладонь, и Рохелин стиснула его холодные, истертые пером пальцы.

Ее оглушил шум прибоя.

Открыв глаза, Рохелин тут же зажмурилась вновь — черная волна разбилась о камень, и брызги полетели прямо в лицо. Стойкий запах соли проникал не только в ноздри, но и под кожу. Белая пена окутывала прибрежную гальку густым слоем не-снега. Из-под валуна к Рохелин бросился краб — она едва успела отскочить, — и волна накрыла его, унося на глубину. Было видно невооруженным глазом, как береговая линия ухает вниз в каком-то шаге от кромки воды.

Эолас кивком указал Рохелин на хижину, приютившуюся между скал со вкраплениями желтизны. Серое небо едва пропускало солнечные лучи через свою тонкокрылую пелену. Мокрые камни скользили под ногами, сапожки разъезжались, так что Рохелин пришлось вытащить кинжал и повесить его на пояс.

— Вивиан попросила меня заколоть? — приподнял бровь Эолас, выдав тем самым, что читает ее мысли — Рохелин как раз раздумывала над тем, стоит ли передавать ему послание девушки.

— Вслух — нет. Но была бы рада.

— Как и ты, если бы я не представлял собой единственное связующее звено между тобой и Хейзаном, — констатировал Эолас.

В двери не было замочной скважины — от кого запираться, если ты один на этом мрачном берегу? Рохелин осторожно вошла, ступая по тому же мокрому камню — должно быть, вода поднималась, пока хозяина не было дома. И не будет, горько подумала Рохелин; а море рано или поздно поглотит память о Хейзане без остатка.

Домишко был обставлен скромно, если не сказать убого — небольшой очаг с вязанкой дров, явно добытых откуда-то с Просторов, книжные шкафы, вручную сбитая (и оттого косоватая) кушетка да письменный стол. Свитки, оставленные на столе, потемнели от влажности, но магия наверняка вернула бы им прежний вид.

Рохелин, подобрав юбку, расчистила пол перед очагом от золы, а Эолас витиеватым почерком начертил слова:

“Хейзан. Гилантиец, верный друг и человек редкой честности. 1511 — 1536 гг. от вознесения Посланника.”

Ставший могильным камень впитал магию, и надпись стала чернильно-черной. Эолас взял с подоконника свечу, прикосновением к фитильку зажег, поставил над именем. Рохелин прочла снова — и молча упала на колени.

То было солнечное утро, прозрачное, как крылья стрекозы, и напоенное грибным дождем. Хейзан и Селиста ступали по влажной траве, взявшись за руки, вдоль скромного ряда самых близких. Огиус почтительно кивнул юноше, за чью жизнь боролся так яростно; мать Селисты, такая же голубоглазая, светло улыбнулась, младший брат — показал одобрительный жест. Хейзан ответил всем и сразу белозубой ухмылкой и притянул Селисту к себе; дескать, прощайтесь со своей сестрой и дочерью — теперь она принадлежит мне. Теперь мы принадлежим друг другу.