Ветер в ивах

– Так-то оно так, – хмуро отвечал Крыс, – но на этот раз всё серьёзнее. Его нет уже несколько дней, родители обыскали всё, что могли, но не нашли ни следа, всех расспросили, и никто ничего не знает. Выдр взволнован по-настоящему. Из его слов я понял, что Портли ещё не научился плавать как следует. Река сейчас полноводна, а здесь неподалёку плотина, и это место всегда притягивало малыша. Не говоря уже про ловушки, капканы… Ну, ты понимаешь, Выдр не станет поднимать панику по пустякам. Когда я уходил, он вышел вместе со мной, сказал, что хочет глотнуть воздуха и размять ноги, но я-то видел, что ему не по себе, и по дороге всё у него выспросил. Хочет просидеть ночь у переправы. Знаешь, где была переправа, пока мост не построили?

– Знаю, конечно. Но почему именно там?

– Он помнит, что у каменистого мыса он учил Портли плавать, потом ловить рыбу. Малыш поймал свою первую рыбку именно там – и так гордился! Это его любимое место, и Выдр думает, что когда он вернётся оттуда, где он сейчас (если вообще он сейчас где-нибудь есть, бедняжка!), так он, может быть, туда придёт или, проходя мимо, задержится поиграть. Выдр там все ночи просиживает, на всякий случай, понимаешь – просто на всякий случай!

Они помолчали, думая оба об одном: как одинокий зверёк грустно свернулся у переправы, чтобы просидеть там всю ночь напролёт – на всякий случай. Потом Крыс сказал:

– Пожалуй, пора укладываться. – Сказал и не двинулся с места.

– Послушай, Крыс, – заговорил Крот, – я просто не могу: как это – укладываться, заснуть и ничего для Выдра не сделать, пусть мы даже ничего не можем сделать особенного?! Возьмём сейчас лодку и поплывём вверх по реке. Через какой-нибудь час выйдет луна, и мы ещё раз всё обшарим – всё лучше, чем спать и… и ничего не делать.

– Я сам думал об этом, – кивнул Крыс. – Не та нынче ночь, чтобы спать ложиться. Да и рассвет недалёк уже, можно будет узнать у птиц свежие новости.

Они взяли лодку. Крыс грёб, Крот осторожно правил. Осторожность требовалась всё время, потому что тени от кустов и деревьев, падая на воду, начинали казаться чем-то столь же плотным и неподатливым, как сами берега. Только узкая дорожка вдоль стрежня отражала в небо слабое ночное свечение. Тёмная, казавшаяся пустынной ночь была полна голосов, шуршания и шорохов, ясно говоривших, что маленькие полуночные обитатели реки не спят, заняты своими делами и угомонятся только с рассветом. Голоса и звуки реки тоже были слышны отчётливее, чем днём, её бульканье и всплески раздавались неожиданно рядом, и то и дело зверьки оборачивались на оклики чистых отчётливых голосов.

Линия горизонта, ясно различимая на фоне неба, вдруг начала фосфоресцировать. Серебряное сияние становилось всё ярче, ярче, и наконец медленно и величаво над краем земли всплыла луна, прошла сквозь туманы и выкатилась целиком. Тотчас им вновь открылись широкие луга, тихие ночные сады и сама река во всей своей ширине, от одного берега до другого. Всё было как на ладони, нигде не осталось ничего страшного или таинственного, везде было разлито почти дневное сияние – но только почти. Всё преобразилось. Все старые знакомцы появились в новых обличьях, как будто успели незаметно переодеться и теперь ждали со смущённой улыбкой, узнают их или нет.

Привязав лодку к плакучей иве, друзья вышли в царство серебряной тишины и терпеливо и тщательно осмотрели заборы, дупла, ручьи, каналы, сухие руслица. Потом пересекли реку, проделали то же самое чуть выше по течению, а луна делала всё, чтобы им помочь, хотя и была далеко от них, невозмутимая в светлом безоблачном небе.

Когда её время истекло, она задумчиво склонилась к земле и покинула их, и снова поля и реку покрыла тайна.

Наконец постепенно, медленно означилась близкая перемена. Горизонт просветлел, из тьмы выступили берега и деревья, но на этот раз они изменялись на глазах: покров тайны спадал с них. Засвистела птица и смолкла. Лёгкий ветер зашуршал в тростниках. Крыс пересел на корму. Крот взял вёсла и, вглядываясь в берега, мягко грёб против течения. Внезапно Крыс выпрямился и напряжённо прислушался. Крот вопросительно посмотрел на него.

– И всё?! – вздохнул Крыс, откидываясь на скамье. – Как мало! Лучше бы уж совсем не слышать тех звуков. Как они прекрасны, необычны, и, знаешь, от них мне тоскливо до боли, но нет в мире ничего лучше, чем слышать их. А, вот опять! – вскричал он, снова настораживаясь.

Заворожённый, он замолчал надолго.

– Опять они стихают, я больше не слышу их. Ах, Крот! Какое счастье! Веселье, радость и тонкий, светлый напев далёкой свирели. Я и не знал, что такая музыка на свете есть! А властный призыв в ней ещё сильнее, чем красота. Греби, Крот, греби: для нас эта музыка, к нам обращён этот зов.

Удивлённый Крот грёб сильнее.

– Я ничего не слышу, – сказал он, – только ветер шуршит в тростниках, в лозняке да в осоке.

Крыс не слышал и не отвечал. Он был весь во власти неведомой силы. Его очарованная душа с готовностью отзывалась на каждое движение этой силы, каждый призыв её; беспомощным, но счастливым младенцем лежал он в чьих-то крепких объятиях.