Ветер в твои паруса

Ты смеялся надо мной, а сам постоянно был в ожидании, говорил, что лучший день тот, что еще не прожит, а лучшие дороги те, что еще предстоит пройти. И разве не ты поселил во мне веру в то, что человек просто не имеет права жить тускло и скучно, ото дня ко дню. "Да, конечно, жизнь - это форма существования белковых тел, - соглашался ты, - но ведь и амеба - тоже жизнь...

Абы какой жизни ты не хотел. Помнишь?.. Нет, это лучше не вспоминать, хотя теперь уже до конца дней будет слышаться ей та звонкая тишина, что наступила вдруг на летном поле Тушинского аэродрома, когда у самой земли , погас парашют Вени; будет слышаться его шепот: "Не беда, сестренка, перезимуем, ты лучше посмотри, чтобы мать Не перепугали", - и ее собственный крик, от которого она захлебнулась и оглохла; будут видеться ей глаза хирурга, обещавшего, что до утра Веня не умрет, а может быть, протянет еще сутки или двое... После того как Веня прошел комиссию и его вернули в училище, после того как врачи решили, что произошло чудо, он сказал ей однажды - это было в Крыму, в крошечном ресторане на горе, - он сказал ей тогда, что пусть кто угодно считает его выздоровление подарком судьбы, он-то, знает, что чудес не бывает. Это чудо сотворила она.' Своей верой в него.

- Мы оба должны прожить очень хорошую жизнь, - сказал он ей. Понимаешь? Хорошую. Должны быть счастливы. Это обязательно. Но это трудно... Видишь... - Он поднял голову и в упор досмотрел на солнце. Зрачки его стали совсем маленькими.

Она испугалась:

- Перестань! Нельзя же так... Ты испортишь глаза.

- Нет, не испорчу. Я давно приучаю себя смотреть на солнце. Это нужно летчику. И это каждому человеку. Так же, как умение идти против ветра, плыть против течения.

И еще он сказал тогда:

- Я хочу, чтобы человек, которого ты полюбишь мог бы стать моим другом. Иначе мне, будет обидно. Ну, это просто так, конечно.

После смерти Веки Она жила словно в вакууме. Слишком многое в жизни, в прошлом и будущем, было связано у нее с братом, и то, что он, вопреки всему на свете, летал над океаном, писал ей смешные, веселые письма, звал на птичьи базары Зеленой косы, и на мыс Кюэль, где висел их колокол; то, что по-прежнему искал живого ихтиозавра и не боялся смотреть на солнце, и даже то, что он любил Надю, - все эго было для нее как бы гарантией того, они ничего не придумали, все действительно сбудется, так же, как сбылось у Веньки, и очень скоро, может быть, завтра...

Теперь ничего этого нет. Наступила девальвация Пустота... А может быть - отрезвление Детские сказки, девичий бред? Ну сколько же можно, действительно, слышать в морской ракушке, в куске известняка, шум лазурного моря?

Все живут. И она тоже проживет не хуже других...

Электричка вздрагивала на стрелках, вагоны мотало из стороны в сторону. Нина забилась в угол тамбура, смотрела в окно, думала. Ей трудно сегодня.

...Два года назад у них тоже был вечер речи. Они собрались у Маяковского, два факультета, биофак и геологи, было много людей, были посторонние, они держались поодаль. Позже всех пришел бородатый геолог. Он только, что вернулся с Севера, где работал вместе Алексеем, и девчата повисли на нем, затормошили, затуркали вопросами.

Тихо, - сказал бородач. - Потом. Я привез сюда голос вашего товарища. Минуту. Он сел на гранитную тумбу у памятника и положил на колени портативный магнитофон. Внутри что-то забулькало, заверещало, послышался кашель, потом удивительно близкий совсем не искаженный голос Алексея словно перенес их всех за тысячи километров, на берега крохотной речушки в поселок из пяти домов... Нина все это знала на намять: он в каждом письме рассказывал ей, как он добрался, сколько в поселке собак и какие цветы растут на топком вязком болоте... Она знала и помнила это, но вместе со всеми, поддавшись неведомой силе дальних дорог и голоса, пришедшего с этих дорог, стояла и боялась дышать... Их окружали старые и молодые, те, что пришли на встречу или просто, как всегда, к Маяковскому, и те, и что проходили мимо, стояли и слушали...

И вдруг, на минуту смолкнув, он громко позвал: "Нина! Ты здесь? Ты слышишь меня? Конечно, слышишь! Я хочу, чтобы ты знала и помнила каждый день и каждую минуту, что я живу с, тобой, где бы мы ни были, ты и я; чтобы ты снова, как раньше спрашивала меня: "Любишь?" - и слышала бы; "Люблю!" Я хочу, чтобы весь мир знал об этом." Возьми эту пленку себе. Ты поняла? Возьми и слушай. Каждый день".

Минуту было тихо.

- Возьми, - сказал бородач и протянул ей картонный пакетик с пленкой. Возьми. Это твое.