Ветер вересковых пустошей

Мужчина ни разу не взглянул на белокурую красавицу, но он знал, что она здесь, он чувствовал её взгляд на своем теле. Как будто вернулись те времена, когда они только встретились, когда они были счастливы. Те времена, когда он любил свою жену, чувствовал её взгляд, её улыбку, даже если и не видел, даже если смотрел совсем в другую сторону. Счастливые времена, времена, где не было места непонятной тоске, томлению, разочарованию.

Гуннхильд тоже иногда казалось, что вернулись те времена её безоблачного, словно нынешний день счастья, но это было лишь иногда. Были дни, когда она даже верила этому, как верит маленький мальчик сказаниям скальда. Верила до боли в сердце, убеждая себя каждым сказанным ей мужем словом, каждым его взглядом. Но было и другое время, что наступало неминуемо, как заря, что приходит на смену ночи, время, когда невеселые думы, словно острые кинжалы, терзали её. В это время её муж становился чужим человеком, далеким, несчастным, мучающим её своей тоской.

Из прошлого набега на Гардар Олаф привез странную, пугающую женщину, чужую и чуждую всему. Увидев её в первый раз, Гуннхильд не могла поверить тому, что именно в ней причина холодности мужа, что именно из-за этой Горлунг Олаф так отдалился от неё. Разве можно любоваться этими смолеными косами, черными, словно обугленные поленья глазами, это лишенной женственности фигурой? Оказалось, что можно. В первое время после того, как Горлунг появилась в Утгарде, Гуннхильд часто видела, как задумчиво смотрит ей в след Олаф, так, словно ждет от неё знака, приглашения, улыбки. Но она не глядела на него, будто для этой чужестранки её Олаф был недостаточно хорош.

Олаф отвел ей отдельный покой, но эта странная Горлунг не выказывала благодарности за него, нет, она просто молчала, избегая местный люд. Она не выходила к трапезам, сидела в своем покое, чураясь всего вокруг, и всегда молчала. Гуннхильд долгое время думала, что Горлунг нема, но однажды она услышала, как та тихонько тянет древненормманскую песню, восхваляющую Фригг. И так не по себе стало Гуннхильд от этого хриплого, немного даже сиплого голоса, столько боли и ненависти в нем было, что невольно задалась она вопросом о том, кто эта черноволосая женщина и как боги её свели с Олафом.

Гуннхильд, что никогда и не к кому не питала ненависти или злости, была поражена и обеспокоенная этой чужеземкой. И вроде видела она её редко, но всё равно незримое присутствие славянки не давало Гуннхильд покоя. Горлунг стала для жены Олафа постоянным напоминанием о былом счастье, о немилости богов.

А вьюжной, снежной зимой всё вернулось на круги своя. Олаф перестал ходить к Горлунг в покой, перестал смотреть на неё полными ожидания и тоски глазами, вернулся на ложе жены прежним. Словно и не было никогда разлада между ними, словно все, как прежде.

Но какое-то нехорошее предчувствие не покидало Гуннхильд, она боялась Горлунг, ругала себя за этот детский, бессознательный страх. Но стоило ей только заметить худую фигуру славянки, как ужас застилал перед ней всё вокруг. Гуннхильд даже не могла сама себе ответить, почему она боится Горлунг, но страх её не проходил.

* * *

Горлунг тоже смотрела на ратные бои Олафа, но абсолютно им не любовалась. Нет, она просто радовалась тому, что он занят, и никто ей не помешает. Она так долго ждала таяния снегов и льдов, и вот жесткая кромка, схваченная морозом, отступила, у берегов фьорда плещется вода. Последнее её пристанище в этом подлунном мире перед тем, как она предстанет перед богами. Горлунг сама даже не знала, почему её так манила вода заснеженного фьорда, её тянуло к берегам, словно прочными цепями, словно там было последнее её успокоение.

Много воды утекло с тех пор, как она оказалась на земле Олафа, но ничего не изменилось. Горлунг всё так же до боли в сердце, до видений, бередила свои раны, она не давала им зажить, она никого не прощала. Прощение — есть великая благость, и Горлунг она была неведома, ибо никто не научил её этому. Ни Суль, ни Инхульд, ни Эврар всем им милость и прощение были неведомы, точно так же, как и Горлунг. Врагов не прощают, никогда, даже тех, кого уже нет в живых — вот она жестокая философия викингов, а Горлунг была дочерью этого племени до последней капли своей крови.

Внезапно Горлунг увидела Гуннхильд, любующуюся Олафом. Страшная женщина, Горлунг она не нравилась. Хотя нет, она ей не просто не нравилась, Горлунг ненавидела её. Когда впервые Горлунг увидела жену Олафа, то ей показалось, что кто-то ударил её со всей силы в живот, словно померк свет дневной перед глазами, всюду воцарилась ночь кромешная, темнота непроглядная. Потому что именно эту женщину Горлунг видела в день смерти Яромира, в том видении. В тот страшные черный день, в котором боги её окончательно прокляли.