Ветер военных лет

Я, как мог, разъяснил Покрышкину по карте расположение наших войск и предполагаемую дислокацию противника. Он еще раз попытался связаться со своими аэродромами и, увидев, что туман не поредел, хотел ехать дальше. Но я чуть не насильно усадил его завтракать и с удовольствием слушал, как горячо и заинтересованно высказывал Покрышкин свою точку зрения на военные действия здесь, на Одере. Прикидывая, как упростилось бы дело, если переправу прикрыть с воздуха или ударить по немецким аэродромам на том берегу, комдив прямо-таки винился, что не может сделать этого. Прижимая широкие сильные ладони к могучей груди и наклонясь ко мне через стол, он проникновенно говорил:

— Я же специально сюда, на самую передовую, выехал, чтобы точно определить, где что нужно. А тут этот туман, будь он неладен. Но все равно, надо и сейчас что-то делать, любой ценой вызвать сюда эскадрильи. Так что, извините, товарищ генерал, буду трогаться. Спасибо за хлеб-соль.

И Покрышкин снова сел в свою машину.

Гитлеровцы в это время находились в районе Бреслау и Брига, где у них были неплохо оборудованные аэродромы с достаточным количеством самолетов. До нас им было рукой подать, не заблудишься. Так что, несмотря на туман, они со свойственной им педантичностью два-три раза в день прилетали бомбить переправы.

Мы же уже вторые сутки переправляли на тот берег Одера живую силу и технику по ноздреватому тонкому льду. Немецкие самолеты, собственно, не очень мешали нам. Прилетали они обычно поодиночке, бомбили наспех и, обстреливаемые зенитчиками 29-й зенитной дивизии полковника А. Д. Вялова, спешили убраться подобру-поздорову.

Хуже обстояло дело с нашими «мостами». Настил из досок и нетолстых бревен был жидковат и ненадежен. Он ходил ходуном под колесами машин, прогибался, покрываясь слоем воды; тонкие жерди расползались; лед испуганно трещал и подламывался.

Тем не менее все обходилось до тех пор, пока на ту сторону Одера не пошли танки. Настил колыхался, словно он был на плаву, лед трещал и гулко постреливал, во все стороны по нему бежали предательские трещины. Пришлось еще и еще усиливать настилы.

На западном берегу, в районе города Оппельна и села Оттозее, противник вдруг начал оказывать такое яростное сопротивление, какого мы уже давно не встречали. Гитлеровцы то и дело контратаковали позиции 58-й и 15-й дивизий нашего корпуса свежими силами, которые они успели перебросить сюда, пока мы в тумане форсировали Одер. То в одной, то в другой дивизии возникали острые ситуации. Я не мог усидеть на своем командном пункте, метался из одной дивизии в другую, чтобы на месте скоординировать и скорректировать действия корпуса. Оппельн и Оттозее надо было удержать во что бы то ни стало.

Так прошло два дня, в течение которых мы отбивали атаки фашистов, в то же время подтягивая на плацдарм артиллерию, чтобы организовать мощный артзаслон. Не знаю, удалось ли бы мне это сделать, если бы не помощь 17-й артиллерийской дивизии прорыва, которой командовал генерал-майор С. С. Волкинштейн. Мало того, что дивизия располагала значительной мощью. Ее командир был исключительно высококвалифицированным специалистом и талантливым военачальником, человеком очень сложной и интересной судьбы, о котором мне хотелось бы рассказать поподробнее. И останавливает меня только то, что, чем дальше работаю я над этой книгой, тем больше убеждаюсь в невозможности вместить в нее всех интересных людей, рассказать на ее страницах обо всех и обо всем, о ком и о чем хотелось бы. Сначала я усмотрел в этом определенное везение, что ли: мне, подумал я, повезло, что вокруг меня было так много замечательных людей.

Но, вдумавшись посерьезнее, понял, что дело вовсе не в везении. Во фронтовых условиях люди полнее и глубже раскрывались друг перед другом, показывая такие душевные глубины, до которых в мирное время и не докопаться. Так что дело не только в том, что обстоятельства требуют от человека поступков, бескомпромиссно показывающих, кто чего стоит. Во фронтовых условиях обостряется еще и способность понимать друг друга, рождается своего рода особое видение, позволяющее глубже и точнее оценить другого человека. Вот чем, мне кажется, объясняется и исключительная глубина взаимных чувств, родившихся на войне, и надежность, нерушимость фронтовой дружбы, которую люди, воевавшие вместе, сохраняют не просто на долгие годы, а на всю жизнь.

Итак, вместе с Сергеем Сергеевичем Волкинштейном мы планировали мощнейший артиллерийский огонь, стремясь использовать также те восемь или девять танков, которые уцелели от танкового корпуса, приданного нам во время боев на сандомирском плацу. Я с удовольствием смотрел на рослого, статного генерала, склонившегося над картой. Выразительное, приятное лицо его было переменчиво: то засомневается — и нахмурится высокий лоб, прищурятся умные серые глаза; то найдет удачное решение — и разгладятся морщинки у глаз, мягче станет рисунок губ. Право, это огромное удовольствие — наблюдать за лицом человека мыслящего и душевно богатого.