Ветер забытых дорог

Наступил вечер. Сполох попросил у Дайка образок Ярвенны и поставил его на столе, прислонив к кувшину. Образок Гвендис убрала сухими цветами, которые еще давно подарила ей Эйонна для украшения жилища. Вино налила в кубок – его нужно было пустить по кругу. Гвендис выпрямилась и задержала дыхание. Поворот года к весне. Поклонники Ярвенны из давних веков принесли веру, что если зажечь зимний огонь, то и весь год, пока солнце совершает новый круг, дни будут озарены светом и радостью. Сегодня по всем дальним деревням на Севере матери и жены зажигают огонь зимнего солнцеворота. Это собиралась сделать и Гвендис. Она ощущала себя одним целым с каждой женщиной, у которой есть любимый, муж или дети, словно ее душа стала частью материнской души Хозяйки, как ее чтит целый народ – чужой Гвендис даргородский народ.

Сполох погасил все светильники и очаг. Зал утонул в полумраке, среди которого слабо мерцал огонек в руке Гвендис. Через миг огни в доме будут зажжены опять – от нового, Ярвенниного огня. Так солнце почти умирает в ночь солнцеворота, и наступает тьма, после которой зажигается новый свет. Гвендис показалось на миг, что вот она сейчас зажжет Ярвеннин огонь, и все с этой минуты пойдет по-другому.

Дайк, стоя в углу, не сводил с Гвендис взгляда: обряд хозяйки брал его за душу. Ему чудилось, Гвендис в самом деле творит защиту для них в эти темные дни. Острее обычного он сознавал, что любит ее и что это она – «предивная и светлая хозяйка», зажигательница очага.

Неподвижно глядя перед собой во мрак, различая лишь плошку светильника, который ей нужно было засветить первым, Гвендис произнесла на языке Даргорода:

– Хозяйка Ярвенна, пошли нам много светлых дней, когда солнце будет совершать новый круг. Храни нас.

Она чувствовала, что за ее спиной стоят Сполох и Тьор, затаив дыхание. Для Тьора она повторила по-хельдски и договорила слова осеннего обряда:

– Проведи нас через темные дни, через холод и мрак, к свету и теплу.

Гвендис поднесла тлеющий трут к фитильку.

Светильник засиял. Гвендис взяла его и постояла, держа плошку на одной ладони и заслоняя колеблющееся пламя другой. Затем медленно пошла по залу, наклоняясь к другим, погашенным светильникам – казалось, они вспыхивают от ее прикосновения. У очага Гвендис задержалась.

– Пусть всегда горит огонь в нашем очаге, – сказала она и поднесла светильник к дровам.

Дрова занялись.

Гвендис откинула голову, вздохнула и улыбнулась.

Она подошла к столу и взяла кубок с вином, отдала его Сполоху. Сполох с поклоном принял. Кубок пошел по кругу.

Праздновали недолго. Главными на Ярвеннины дни всегда были игрища, а какие игрища в Сатре? Отведали угощения, выпили вина и разошлись из-за стола.

Дайк заглянул к Гвендис в ее маленький покой, совсем темный, зато теплый из-за обшитых деревом стен. Ему хотелось поговорить с ней. Было тесно, но Дайк не сел: он ходил по маленькой пристройке Гвендис, как волк по клетке. Его тень металась по стене.

Гвендис молча сидела на краю сколоченной из досок кровати, грея руки об кружку с травником. В полумраке ее волосы, закрученные в узел, казались почти такими же темными, как платье.

«Если я скажу жителям Сатры, что так, как они, жить нельзя, что это будет? – сомневался Дайк. – Новое учение тиреса Дэвы?» Дайк недоверчиво покачал головой.

– Мы отметили Ярвеннин день, солнцеворот, – сказал он Гвендис. – Вера Сатры вся книжная и словесная, в ней нет связи с жизнью, с коловращением солнца, и даже Жертва у них – кто-то потусторонний, который уведет их из этого мира. Смотри, у них даже нет любви: кажется, будто в Сатре живут одни мужчины, и Эйонна – единственная утешительница на всех. А Ярвенна зовет своих детей греться у очага, зажженного рукой женщины, как сегодня – твоей. Но падшие небожители отделены от нашего мира невидимой Стеной. Они и впрямь дети Жертвы, им не нужно ничего, что у нас есть.

– Знаешь, я думаю… – тихо произнесла Гвендис. – Я уже говорила Эйонне, что здесь все больны – больны Сатрой. Помнишь, Дварна хотел, чтобы этот юноша, Адатта, погиб за него на поединке с тобой, и сам Адатта тоже хотел погибнуть. Недавно мы говорили о Тесайе. Он, наверно, тоже был бы рад, чтобы за него бросился в пропасть Орхейя, а он бы потом мог страдать и терзать себя чувством вины… – Гвендис вздохнула. – Здесь все иначе. И дружба другая, и честь другая. Но есть и настоящее… – сказала она. – Такие, как Эйонна, Итвара – они понимают добро и зло так же, как мы. Их особенно жалко…

– Да, – тихо подтвердил Дайк.

Он чувствовал себя таким усталым, что пересел на пол к ногам Гвендис и положил голову ей на колени.

– Ты все сделал хорошо, – продолжала Гвендис, опустив ладонь на его волосы. – Правильно сделал, что пощадил Адатту. Ты много тревожишься и грустишь, но здесь, в Сатре, это так и будет…

Гвендис читала в целительских трактатах, что безумие и тоска тоже могут распространяться, как мор. Она добавила:

– Но мы победим это в своем сердце.