Ветка Вятка

– «Приключения Тома Сойера», «Приключения Гекльберри Финна», «Борьба за огонь»… – начал перечислять я, загибая короткие, чуть припухлые пальцы на правой руке. Причём, загибал я их указательным пальцем левой руки, видимо красочней получалось. Справедливости ради нужно отметить, что половину из названных книжек прочитал нам папа – мы с Леной только и делали, что внимательно слушали.

– Это хорошо, – остановил меня поднятой рукой дед, – а как же стремление к звёздам? Романтика?

– А что? – непонятливо пожал плечами внук.

– Как что? – продолжал дед, – я не услышал про «Робинзонов космоса»…

– Нет, про Робинзона Крузо мне не нравится, – протестующе закачал головой я.

– Да я тебе не про Крузо говорю, – пояснил Юрий Александрович, – я тебе про других робинзонов говорю, космических. «Робинзоны космоса», не читал?

– Нет, – продолжал отрицательно качать головой я, но дед не унимался:

– Или, вот если тебе зарубежные писатели чем-то не угодили, то слышал ли ты про «красного графа» Толстого и его литературное творчество?

– Нет, – продолжал отрицать всё я.

– Ну как же? – непонимающе смотрел дед на внука, – «О, время – таинственные сроки… ледяное пространство вселенной…», – неслись в пространство зала строчки толстовской «Аэлиты».

Внук слушал внимательно отрывок, который цитировал дедушка. Я старался лишний раз не дышать, но совсем не дышать не получалось.

– Нет, – вновь звучало отрицание, когда дедушка закончил цитировать.

– Хорошо, ну а Гагарина ты знаешь? – пошёл дедушка на крайние меры.

– Да, Гагарина я знаю.

Дед, будто бы принимая моё согласие, цитировал далее:

– «Вся моя жизнь кажется мне сейчас одним прекрасным мгновением…» – всё по известной речь первого космонавта, что разошлась, была растащена на большие и малые цитаты.

К концу монолога на устах у Юрия Александровича проступила улыбка.

– А вот это кто написал? «От чего луна так светит тускло…» – и Юрий Александрович вместе с автором ушёл путешествовать словами и строчками по садам и стенам Хороссана.

Дедушка читал эмоционально, повысив голос, выделяя начало и конец предложений, будто на большую аудиторию декламировал.

– Не слышал такое стихотворение? – поинтересовался он, глядя на внука сквозь блестевшие стёкла очков.

Я опять сел на своего конька, отрицательно покачав головой.

– Это Есенин написал, – пояснил после секундной паузы дедушка, – ну что ж, придётся нам с тобой пока вы у нас гостите, учить стихотворения и книжки читать.

На бурные голоса мужчин пришли женщины:

– Вы чего раскричались? – поинтересовалась бабушка.

Её непослушные завитушки волос топорщились из-под белого платка, повязанного на голову в виде косынки и сбившегося после трудов на кухне.

– Мы читаем стихотворения, – пояснил за всех Юрий Александрович.

– Какие? Евтушенко? – продолжала допрос бабушка.

– Можем и Евтушенко.

– Прочтите, прочтите – захлопала в ладоши от предвкушения Лена и тут же сходу плюхнулась на диван рядом со мной, слушать.

Дед, чуть-чуть подождал, смерил взглядом аудиторию, устроившуюся в комнате, чтобы послушать стихотворения. В нависшей тишине яростно билась в окно муха, в попытках улететь на улицу. Видимо, ей людское общение не нравилось. После театральной паузы дедушка начал нараспев:

– «Благословенна русская земля…», – когда дед читал стихотворение, все присутствующие в комнате притихли и слушали с великим вниманием.

Мне представлялся труженик, тот самый, чей прототип я наблюдал из окна, пока ехал сюда в поезде. Вот я смотрю поутру в окошко вагона, а там, в окошке, пока все спят, стоит колхозник в поле. Этот колхозник «вышел рано на заре и поразился вспаханной земле за эту ночь его руками поднятой…» Вот она деревенская лирика, вот он поэт-почвенник.

Стихи Евтушенко лились из уст дедушки и неожиданно кончились, так же певуче с одной стороны, с другой стороны резко, как и начались.

– А патриотическое? – попросил внук деда, – у Евтушенко были патриотические стихи?

– Да у него есть патриотические стихотворения, – поправила сына мама.

– У него все стихотворения патриотические, – заверил Юрий Александрович, – вот которое я прочитал, разве оно не патриотическое? Поэт выражает свою любовь к Родине, родной земле, к труду.

– Нет, – опять запротестовал внук, – я хочу, чтобы там было про нас, про русских, про советских.

– Хорошо-хорошо, – поднял руки, сдаваясь, Юрий Александрович, – вот тебе и про нас…

И начал:

– «Мы русские. Мы дети Волги…»

– И Москвы-реки, – выпалил я со своего места в помощь.

Дедушка на мгновение прервался, посмотрел на меня, блеснув стеклами очков, улыбнулся и подтвердил:

– Да, и Москвы-реки, и Вятки, и Унжи, – а затем продолжил читать.

После прочтения стихотворения в комнате повисла тишина, в которой слышны лишь были поскрипывания деревянных стульев, на которых сидели Юрий Александрович и наш папа, да опять же продолжала биться, пытаясь пробить собой стёкла и улететь в благоухающий яблоками, грушами и ещё какими-то невиданными запахами оазис цвета и листвы, муха. Дедушка закончил паузу, обратившись к внучке и внуку:

– А знаете ли вы, дети, сколько у нас в стране разных народов живёт?