Ветхий Завет и его мир

Значительный интерес представляют общие сведения о финикийской литературе, сохраненные известным церковным писателем Евсевием Кесарийским в его книге «Евангелическое предуготовление». Из его рассказа (1,9— 10) видно, что у финикиян существовало своего рода священное писание — собрание мифов и исторических преданий, приписывавшееся Таавту — богу, изобретшему письменность. Из них было извлечено некое высшее учение, хранителями которого были жрецы и посвященные в таинства пророки. В храмах, в частности в Берите, они хранились в специальных помещениях и были записаны тайнописью («письмена аммунеев»), доступной только посвященным. В этих сочинениях черпал материал популярный в античном мире финикийский историк Санхунйатон, а у него в свою очередь греко-финикийский историк Филон из Библа (вторая половина I — первая половина II в. н. э.), у которого заимствовал Евсевий. Все изложенное свидетельствует, что структура финикийской священной литературы совпадала с ветхозаветной: записи мифов, исторические повествования, пророческая литература. Особенно важно появление последней: за нею определенно должны стоять выступления пророков с религиозной проповедью, которая откликалась на какую-то нам не известную злобу дня.

Все эти сходные моменты, разумеется, не случайны. Они свидетельствуют, что и иудейско-израильская, и финикийская словесность развивались в рамках общей литературной системы и, несомненно, общего литературного процесса.

III

Когда речь идет об исследовании литературной и духовной жизни сиро-палестинского общества, то особого внимания достойна уже упоминавшаяся выше книга пророка Валаама, фрагменты которой были найдены в Телль Дейр Алла.

Изучение этих фрагментов показывает, что, в сущности, все пророки работали в рамках одной и той же литературной схемы. Пророк предвещает беды и социальные катаклизмы: «Боги объединились, и встали могучие в собрании, и сказали Шегер 1: сломай запоры небесные, своею тучей установи тьму, а не свет, гнев, а не твою крепость. Принеси страх тучей темной и не свети навечно». И далее живописуется запустение («там, куда овец гнал посох, зайцы едят траву») и общественный переворот («нищая будет приготовлять миро»). Пророк патетически вопрошает: «Разве для совета у тебя нет советников или для царствования нет царя, восседающего!]?» Он предрекает будущее благополучие: «Ты облачишься одеждой радостной, если ты переменишь злость, если ты []». Обращают на себя внимание и такие фразы: «слово проклятия на языке у тебя осуждено», «ты будешь умерщвлен», «прокляты его длани», «его руки ты осуши, возьми в [свои] длани», «ради милосердия и ради []». Видимо, книга Валаама провозглашала от имени пророка и его богов принципы нравственности; сама его книга была священным писанием храма в Телль Дейр Алла.

Появление предания о Валааме в Пятикнижии свидетельствует о том, что литература подобного рода имела хождение в иудейско-израильской среде и имела за собою репутацию высокой авторитетности. О самом Валааме поздняя иудейская традиция (Баммидбар Рабба, 20, 1, 7) говорит, что он занимал у язычников то же положение, что Моисей у древних израильтян. Очевидно, ветхозаветные пророки вели против этой литературы активную полемику, доказывая, что именно служение Яхве открывает путь к благополучию и праведной жизни.

IV

Важнейшим элементом той литературной атмосферы, в которой создавался и существовал Ветхий завет, были произведения древнеиудейской литературы, не вошедшие в ветхозаветный канон,— так называемые апокрифы («утаенные») и псевдоэпиграфы («ложно надписанные»).