Ветхозаветная библейская критика

У апостола Павла, хорошо усвоившего раввинскую школьную методу, эта ухищренность, искусственность аллегорических приемов несомненно наличествует в некоторых случаях. Например, о простом гуманном узаконении Второзакония, «не заграждай устен вола молотяща»[29], апостол Павел говорит как о законе, предписывающем пропитание апостолов-миссионеров христианства: «О волах ли печется Бог? Или, конечно, для нас говорится? Так, для нас это написано» (1 Кор 9, 9–10). Еще причудливее его толкование в 4 гл. послания к Галатам (ст. 22–30) символического значения потомства Авраама от Агари. Он прямо предупреждает нас: «в этом есть иносказание» – (ατινά εστιν αλληγορούμενα), то есть это – аллегория. Потомство Агари – символ закона горы Синайской, закона рабства, «ибо имя рабы Агарь означает гору Синай в Аравии». Здесь игра в созвучие на еврейском языке, хотя и не в тождество буквенного начертания слов: Агарь – «гагар» הגר и гора – «гагар» הגר. Того же порядка школьно-искусственные по своей технике толкования апостола Павла в Гал 3, 11 и Рим 1, 17 «праведный от веры жив будет» – Авв 2, 4, в Гал 3, 16 («и семени его» – Быт 12, 7; 13, 15; 17, 8), в 1 Кор 10, 4 («от духовнаго последующаго камене» – Исх 17, 6) и др.

Во внешней технической оболочке подобной искусственной экзегезы несомненно много элемента человечески-относительного, школьно-раввинистического. Но суть и содержание ее вытекают из новозаветного откровения, из богодухновенного озарения ума и сердца уверовавших во Христа – Истинного Мессию. Нам, новозаветным, приоткрылась часть таинственного плана Божественного домостроительства спасения рода человеческого. И это прозрение развернулось пред нашим духовным взором в указанной оболочке типологической, или преобразовательной, экзегезы. А потому и самый метод этой экзегезы, возникший в лоне эллинской культуры и передававшийся в мир библейского книжничества, приобретает в наших глазах черты провиденциальности. Он стал не просто культурным спутником, но и сосудом и орудием передачи новозаветного Божественного откровения. Через него внушается нам особое философское созерцание космоса, глубоко отличное от обычного позитивно-механического. В последнем все части мироздания, все его функции и вся цепь происшествий и фактов мировой истории существенно случайны, логически бессвязны, ибо безразумны по своей слепой причинности и бесцельны по своей дурной бесконечности. Но стоит только внести в это демонически страшное мировоззрение, к которому мы, европейцы, однако, легкомысленно и кощунственно привыкли и которому, как околдованные нечистыми силами, идолопоклоннически поработились (1 Кор 12, 2), стоит только внести свет Божественного Логоса, свет Разума, свет Премудрости Божией, мир устроившей, миром правящей и весь мир содержащей, как всякая случайность исчезает; все становится органически цельным, насквозь пронизанным логосом-смыслом, все делается не хаотичным, а взаимосвязанным, друг другу родственным, друг друга отображающим, «как солнце в малой капле вод», великое в малом и даже обратно – малое в великом.

Главная ценность этого живого, религиозного миросозерцания в отличие от мертвого, только философского, гордынно-философского, которое обычно подавляет нас престижем своей тысячелетней славы, в том, что в нем мы вырываемся из гнетущего царства необходимости, царства отчаяния и смерти в светлое царство свободы. В царство всепроникающего премудрого и благого Промысла Божия, превращающего все кажущееся случайным в разумное и целеустремленное. При этом сплошная ненарушаемая закономерность совмещается с проникающей и направляющей ее волей Творца, а тварная ограниченная свобода духовных существ сохраняется в лоне свободы высшей, абсолютной, Божественной. Таковой должна быть библейская, христианская философия нашего новейшего времени, каковой она была по существу в благословенном, верующем средневековье, как искренняя и радостная ancilla theologiae[30]. В свете ее мы не будем ни удивляться типологическому, библейскому и святоотеческому ясновидению, сближающему факты и слова, разделенные бездной тысячелетий и, однако, друг с другом промыслительно связанные, друг в друге мистически отраженные и как таковые духовно, пророчески зримые.

Может быть, мы вправе предполагать, что весь мип в очах Божиих, во всеведении Божием, так сказать, тотально-типологичен, ибо как целое родственно соотносителен во всех частях своих и во всех моментах бытия своего. Но нам, «нас ради человек и нашего ради спасения», приоткрыто и дано уловить лишь очень малое, зато самонужнейшее, лежащее на сердцевинной линии плана домостроительства искупления, в формах, доступных нашей естественной ограниченности. И главным образом, ретроспективно, глядя с новозаветного берега на ветхозаветный.