Ветки кизила

Гюльсум жила на чердаке дома. Девочка спускалась вниз, как только ханым-эфенди засыпала, или уходила в сад. Но, как только слышала ее голос, брала тапочки в руки и убегала наверх с мышиной проворностью.

Впрочем, когда, вся дрожа от гнева и печали, ханым-эфенди выходила из комнаты Сенийе, то направлялась на чердак к Гюльсум и начинала носком тапочка бить девочку куда попало.

Глава двадцать шестая

День ото дня Гюльсум любила Бюлента все сильнее.

Рядом с ними девочка преображалась на глазах. Она становилась веселой. Ее взгляд добрел, голос и улыбка теплели. Прежде чем пойти к ребенку, она тщательно причесывалась и приводила в порядок одежду. Она разделяла не только радости Бюлента, но и печали.

Да, теперь ханым-эфенди наконец-то могла спать спокойно. Все ее заботы и тревоги теперь взяла на себя Гюльсум. Когда Бюлент спал, она прогоняла мух из его комнаты, если ребенок укрывался с головой, девочка боялась, что он задохнется. Ну а если он спал уж очень спокойно, она прислушивалась, дышит ли он. Гюльсум постоянно ощупывала его грудь и голову и, увидев, что он вспотел, меняла ему нижнюю рубашку.

Когда вдруг начиналась гроза, она со словами: «Бюлент испугается», — закрывала его собой. Стоило кому-нибудь с шумом ворваться в его комнату или вздумать петь на улице, когда ребенок спал, она прямо-таки выходила из себя. Теперь для нее не существовало человека на земле более значимого, чем Бюлент.

Когда велись разговоры о том, как он станет чьим-то мужем или пойдет воевать, при этом упоминая, что солдаты иногда погибают, ей уже становилось страшно. Если Гюльсум представляла, что однажды ей придется куда-нибудь уехать, она, прежде всего, волновалась, что будет делать без нее Бюлент. Как только девочка узнавала какую-нибудь новость, она сразу же спешила рассказать ее ребенку, тем самым забавляя окружающих, потому что все считали это ужасно глупым. Уже по собственному желанию она отказывалась от походов в театр, от веселья и праздников, и со словами: «Что поделаешь, мы будем дома. Вот Бюлент подрастет немного, тогда и пойдем», — и оставалась дома.

Уже давно прошли те времена, когда домочадцы боялись, что Гюльсум сбежит. Теперь ее невозможно было прогнать даже палкой. Одним словом, Гюльсум стала лучшей нянькой, чем ожидала ханым-эфенди.

Иногда, даже когда не имелось ни единого повода для беспокойства, она своим напрасным волнением раздражала ханым-эфенди, говоря: «Ханым-эфенди, а если сегодня вечером не придет молочник, что будем делать?» или: «Я слышала, что когда всходит солнце, в минаретах начинается звон, не перенести ли нам Бюлента в дальнюю комнату?»

Временами Гюльсум в ответ на свою чрезмерную любовь слышала обидные слова:

— Девочка, я же говорила тебе тысячу раз, не зацеловывай ребенка.

— Девочка, ты что, не понимаешь человеческих слов?.. Ты зачем прислоняешь свою полную вшей голову к голове ребенка?

— Ой, у ребенка, кажется, снова температура… Кто знает, какой мерзостью ты его опять накормила?..

— Да уж, куда тебе понять… Его желудок — не то что твой.

Кроме всего прочего, хозяйка дома также боялась, что Гюльсум научит ребенка нехорошим словам:

— Девочка, это ты научила ребенка говорить такие гадости?

— Девочка, ну что это за детские забавы… Ты не могла придумать ничего другого, кроме игры в попрошайку? Ты хочешь сделать ребенка таким же, как и сама?

— Девочка, это ты научила ребенка кричать: «Пожар!», будто сторож? Мало нам от тебя неприятностей, так еще и пожар накликать хочешь?

— Вчера ночью ребенок скакал и прыгал на кровати до самого утра. Что ты с ним сделала?

— Только что был звук, как-будто что-то упало… Затем закричал ребенок. Это ты его толкнула… Если с ребенком хоть что-нибудь случится, я тебя убью, так и знай!..

— Не надо, дитя мое… не надо, мой хороший. Наверное, эта медведица научила тебя поднимать такие тяжести, словно ты носильщик?

Однако девочка не придавала значения этим словам. В доме с Гюльсум, в основном, всегда разговаривали подобным образом. Единственное, чего она по-настоящему боялась, что домочадцы рассердятся и заберут у нее ребенка.

Гюльсум стала Бюленту старшей сестрой. Иногда она на собственные деньги покупала ему колокольчики, свистки или вертушки. А однажды даже приобрела отрез розового ситца на энтари.

Ханым-эфенди рассердилась:

— Надень это лучше сама… Посмотри, твое энтари снова все в дырках. Ему не нужен твой ситец!

— Милая моя ханым-эфенди… я всего лишь проявила заботу о нем, вот и все… — оправдывалась девочка.

Откуда у Гюльсум взялись деньги на ситец, оставалось загадкой. Каждый раз, увидев в руках девочки деньги, ханым-эфенди устраивала ей допрос с пристрастием. Однако девочка, как всегда, уверяла, что накопила, или же ей их подарил, либо дал на повседневные расходы кто-то из домашних.

— Да будет Дест-тавиль-и мечхуль-уль-ганаимин-ден… — говорила она.

Этим выражениям Гюльсум научилась от барышень, которые немного понимали арабский, и частенько использовала их в качестве защиты, так как они звучали внушительно, и она не боялась быть осмеянной.