Ветренное счастье

— Тогда не задерживай. Граждане, кто взошёл в Еловках, оплачивайте проезд! — повернувшись к Кириллу спиной, будто начисто позабыв о его существовании, Серафима Кузьминична двинулась вдоль прохода дальше, а он смотрел ей вслед и никак не мог понять, отчего его глупое сердце застучало быстрее.

* * *

— Уезжала бы ты, Марья, от греха подальше, — пыхнув вонючей папиросой, Николай Фёдорович прищурился, обождал, пока струя едкого дыма рассеется, и потёр глаза ладонями.

— Что ж ты так с родной дочерью? — Марья отошла от окна, выдвинула из-под кухонного стола тяжёлый трёхногий табурет и, опустившись на него, посмотрела на отца в упор. — Звал, звал, а теперь — на тебе, уезжай.

— А чего ждать-то? — Николай бросил на дочь вопросительный взгляд, подёргивая усы за самые кончики. — О тебе и так половина деревни лясы точит, хочешь, чтобы в каждом доме говорить начали?

— На чужой роток не набросишь платок, мало ли кто чего скажет, что ж мне, из-за досужих сплетен из родного дома бежать прикажешь? — серозелёные, в точности как у отца, глаза Марьи посмотрели на Голубикина с вызовом.

— Дыма без огня не бывает, — поморщившись, Николай запустил руку под рубашку и потер ладонью грудь. — Ты, Марьяшка, на меня обиды не держи, но нечего тебе здесь одной делать.

— Это почему же? — улыбка на лице Марьи покривилась и мелко запрыгала.

— Неужто сама не знаешь? — Голубикин на мгновение замер, затянувшись сизым дымом, а потом неторопливо выпустил его через ноздри.

— О чём я должна знать? — стараясь сохранить на лице невозмутимость, она снова заставила себя улыбнуться, но её тонкие, как у ребёнка, пальчики, беспрерывно скользя по клеёнке, выдавали её с головой.

— Знаешь что, это ты перед матерью ломай комедию, а со мной говори по-человечески, хватит из себя корёжить Бог не весть что, — под нажимом заскорузлых пальцев Голубикина окурок папиросы рассыпался по дну простенького белого блюдечка, заменявшего хозяину пепельницу, крохотными ломкими пластинками. — Ты, Машка, не крутись, ты знаешь, о чём я говорю, так что прекращай эти свои ужимки и давай поговорим как взрослые люди, пока мать на дворе, при ней всё равно никакого разговора не выйдет.

— И о чём же мы с тобой будем говорить? — ощущая облегчение от того, что ей больше не нужно притворяться, Марья скинула с лица показную улыбку.

— Я не знаю, как там у вас принято в Москве, но у нас в Озерках от людей секретов нет, у нас на одном конце деревни чихнул, а на другом тебе уже «будь здоров» говорят, — Голубикин пристукнул пальцами по столу. — Ты здесь всего неделю, а ткнуть пальцем в спину мне только ленивый не удосужился, соседские собаки и те облаяли. Что ж ты меня выставляешь на позорище?

— По-моему, я ничем тебя не опозорила, — разливаясь по груди холодком, обида тихонько царапнула душу Марьи.

— И что вы с Любкой нашли в этом молокососе? — Голубикин, сдвинув брови, поднял на дочь тяжёлый взгляд. — Я бы ещё понял, цепляться за такого, как Савелий, тот хоть мужиком был, а этот не в их породу — студень, одна только фамилия от отца осталась.

— Почему ты решил, что меня по-прежнему интересует Кирилл?

— Я что, похож на слепого? — спокойно произнёс Голубикин. — Почему ты приехала одна?

— Понимаешь, у Семёна вышла накладка с отпуском… — принялась объяснять Марья.

— Ты эту сказку про белого бычка рассказывай кому-нибудь ещё. Вон, матери пойди расскажи, — Николай мотнул головой в сторону окна, — может, она поверит. А мне мозги не пудри.

На какое-то время в просторной светлой горнице повисла тишина, нарушаемая только мерным тиканьем старинных часов на стене да густым гудением запутавшегося в занавесках шмеля.

— Что ты от меня хочешь услышать? — Марья поймала себя на том, что она смотрит на пыльную улицу, будто ожидая, что, вопреки здравому смыслу, на ней покажется знакомая до боли, высокая фигура Кирилла.

— Скажи мне, Марьяшка, то, о чём болтают у тебя за спиной, правда? Ты действительно всё ещё сохнешь по Кряжину? Тогда зачем ты выходила за этого… твоего, нового?

— Пап, всё так перепуталось… — она прижала к лицу ладони и провела ими ото лба к подбородку, будто отгоняя от себя призраки прошлого. — Я не знаю, нужен ли мне Кирилл, или уже всё поросло быльём, но то, что с Семёном у меня ничего не сложится, я поняла окончательно.

— Как же ты могла выйти замуж без любви?

— По любви я уже выходила, — горько усмехнулась она.

— И за что тебе такой крест? — думая о чём-то своём, Николай Фёдорович снова механически потянулся за пачкой с папиросами, но его рука застыла на полдороге. — Это что там такое?

Услышав в сенях непонятный стук, Голубикин отложил пачку в сторону и приподнялся над табуретом, но выйти из-за стола так и не успел. В ту же секунду, распахнув дверь настежь, в проёме появилась белая, как полотно, Анастасия.

— Коленька! Господи ты боже мой! Беда-то какая! — прижимая руки к щекам, она беспокойно переводила взгляд с мужа на дочь и, пытаясь что-то сказать, мучительно поводила головой из стороны в сторону.

— Да не мычи ты, мать, говори толком, что стряслось! — Николай подскочил к жене и схватил её за плечи. — Ну? Что?!