Ветренное счастье

— Любочка, не стоит кипятиться, что было, вэц-цамое, то прошло, — Зарайский невинно хлопнул короткими бесцветными ресницами. — Никогда, вэц-цамое, не мог понять людей, постоянно обостряющих любую ситуацию. Зачем столько громких слов? Послушать тебя, так можно подумать, что по моей вине ты и твой мальчик умирали с голоду на улице, — как-то незаметно Зарайский снова перешёл на привычное «ты». — Давай не будем утрировать: ни ты, ни твой ребёночек не стояли на церковной паперти с протянутой рукой и не просили подаяния. Что до твоей трудовой книжки, так это вообще, вэц-цамое, пара пустяков, — тонкие бесцветные губы Зарайского вытянулись полукругом. — Был бы хороший человек, а бумага — она всё стерпит.

— Что вы этим хотите сказать?

— Я хочу сказать, было бы желание, а всё остальное приложится, — увильнул от прямого ответа Зарайский.

— И как мне расценивать ваши слова?

— Вэц-цамое, расценивай как предложение, — Зарайский вытянул шею и посмотрел в окно, боковым зрением следя за реакцией Любаши.

— Предложение чего? — смуглое сердечко Любиного лица напряглось.

— Ох, боже мой, какая пошлость лезет тебе в голову! — деланно хохотнув, Вадим Олегович вытащил из настольного прибора ручку с золотым пером и, поднеся её к самым глазам, начал медленно вращать из стороны в сторону. — Любочка, я хочу предложить тебе своего рода сделку.

— Сделку? — грудной голос Любаши отозвался внутри Зарайского сладкой волной.

— Суть нашей… договорённости будет проста: ты возвращаешься на своё прежнее место работы, а я поспособствую тому, чтобы в твоей трудовой книжке исчезла запись об увольнении по статье и появилась другая, допустим… — золотое пёрышко совершило полный оборот вокруг своей оси, — допустим, о поощрении в виде почётной грамоты. Как ты к этому отнесёшься?

— Вы это серьёзно? — зрачки желто-зелёных кошачьих глаз, полыхнув, сузились, и внезапно он ощутил давно забытое приятное гудение внизу живота.

— Вполне, — вернув ручку на место, Зарайский поставил локти на стол и наклонился вперёд. — Как тебе такой поворот событий?

— Отчего вы решили, что я должна согласиться? — усмехнувшись, она тоже наклонилась над блестящей полированной поверхностью стола, и её лицо приблизилось к лицу Зарайского.

— Во-первых, оттого, что подобные предложения делают далеко не каждому и далеко не каждый день, — потянув носом, Вадим Олегович уловил давно забытый тяжёлый аромат ее духов и от удовольствия слегка зажмурился. — Во-вторых, оттого, что за эти два с половиной года мне не попалось ни одной хоть сколько-нибудь стоящей секретарши, ни одна из тех, что служили в моей приёмной, не стоила твоего мизинца.

— А как же быть с моей некомпетентностью? — хрипловато проговорила Любаша, и Зарайский почувствовал, как его сердце забилось в рваном ритме.

— Да чёрт с ней, вэц-цамое, забудь и не вспоминай, — торопливо произнес он и, протянув руку, взял ладонь Любаши в свою. — Ну, так что, договорились?

Наклонившись, Зарайский коснулся тёплой кожи губами, и неожиданно Любаша увидела то, что Вадим Олегович пытался скрыть от постороннего глаза с помощью высоких скошенных каблуков фирменных ботинок: на самом темечке, под начёсанным хохолком блёклых волос пряталась лаковая белёсая лысина, похожая на уродливый блин плафона, красовавшегося в горкомовском туалете на первом этаже.

— И вы всерьёз считаете, что я могу согласиться? — глядя на лаковую лысину, Любаша вспомнила, как уборщица вытирала этот крашеный доморощенный плафон пропылённой серой тряпкой, и, с трудом удерживаясь от смеха, тихонько закусила нижнюю губу.

— А почему бы и нет? — Зарайский оторвался от ее мягкой белой ладони, поднял голову и посмотрел на Любашу осоловелыми глазами. — Если честно, вэц-цамое, ты всегда мне нравилась. Было бы в тебе поменьше норова, мы бы смогли с тобой сработаться и два года назад, но, видимо, для того чтобы твои мозги встали на место, действительно нужна была такая профилактическая мера, как увольнение по статье, — неожиданно выдал он.

— Так это было воспитательным моментом? — уточнила Любаша.

— Вэц-цамое, в какой-то мере да, — расслабленно произнёс он. — Жаль, конечно, что наше сотрудничество пришлось прервать на столь долгий срок, но я, вэц-цамое, не привык ничего делать наполовину.

— А не пошёл бы ты куда подальше? — хищно улыбнувшись, Любаша вцепилась своими кошачьими зрачками в глаза Зарайского, и самоуверенное лицо высокого начальника, вытянувшись, стало напоминать малосольный баночный огурец.

— Что ты сказала? — не поверил он своим ушам. — Это ты мне, первому секретарю горкома партии?

— Ах, да, я и забыла, тебе же исполнилось пятьдесят, и ты у нас перекочевал в новенькое кресло, — язвительно проговорила Любаша. — Что же это я, бестолковая, не подумала о том, какое передо мной восседает высокое начальство? Это всё исключительно по неопытности и некомпетентности, — с удовольствием уколола она. — Слушай, Вадик, а ты посчитал, когда ты доберёшься до верха всей этой партийной пирамиды, ты переплюнешь вечного жида или нет?

— Да что ты себе позволяешь, вэц-цамое, девка уличная?! — осерчал Зарайский.