Ветреный мальчишка (СИ)

— И вообще, — говорю я, когда всё успокаивается, — я читал, что мальчики чувствуют всё не менее остро, чем девочки, просто стереотипы поведения, принятые в обществе (их носителями в частности выступают родители), принуждают их сдерживаться и притворяться бесчувственными чурбанами, типа, так они кажутся более сильными и мужественными. А подавлять свои эмоции вредно. Богатство, глубина и разнообразие эмоций говорят о развитости сознания человека. Ты же не хочешь, чтобы я деградировал и превратился в холодную бесчувственную рептилию? Поэтому тебе как профессионалу…

— Ты опять в моём кабинете без спроса шнырял?! — перебивает отец.

Я мигом слетаю с колен и, ни слова не говоря, ретируюсь к себе в комнату. Где и запираюсь изнутри.

Я пью из двух ладоней. 21 декабря 2005 г.

Я пью из двух ладоней. Одна из них бледна, другая вся темна. Я пью из двух ладоней. В одной из них вода, в другой свет молока. Я пью из двух ладоней. Одна горит огнём, другая стынет льдом. Я пью из двух ладоней. И сущность в них моя. И радость в них моя. Я пью из двух ладоней. Я смешиваю жизнь, я подношу к губам. Я пью из двух ладоней. Где свет, где тьма? Кто различит теперь? Я пью из двух ладоней. Закат, рассвет, просторы неба и земля. Всё прорастёт во мне, напоенное соком, что выпил я из двух своих ладоней.

Один? 22 декабря 2005 г.

Сегодня ночую один, сегодня я так одинок, я заперся в тёмном углу, лишь светлеет во тьме монитор. Внизу чьи-то шаги и скрипы на лестнице в доме пустом, сегодня тоскую один, я сегодня почти одинок.

Её тело — душистый цветок, она манит в родные объятья, из кожи сочится сок, превращаясь в вечернее платье. Её руки меня обовьют, её губы коснутся приятно. И, похоже, не лечь мне в постель и уже не вернуться обратно. «Кто ты, кто ты, милая, кто?» — «Твоя смерть, мой ласковый мальчик».

Не люблю оставаться дома один. Дом заполняется какими-то тенями, странными звуками и шёпотом. Я знаю только один способ избавиться от страха, ему меня научила мама. Я зажигаю свечу, которая на случай отключения света всегда стоит в комнате, и иду говорить с тенями. Я спускаюсь по лестнице, а тени скользят следом. Внизу, у лестницы, висит большое, высотой со взрослого человека, зеркало. Я становлюсь перед ним и смотрю себе в глаза. У меня очень бледное лицо, а за спиной колышется океан теней. Когда какая-то из них дотрагивается до моей голой спины, я вздрагиваю и, не отводя взгляда от своих и одновременно чужих глаз, спрашиваю: «Чего вы хотите?» И шёпот детских голосов в ушах: «Спой нам колыбельную, — и как набегающие волны за спиной: — Спой, спой, спой… ту, что ты сегодня выучил, чтобы мы смогли уснуть беспробудным сном ещё на тысячу лет… спой, спой, спой…»

И, дрожа, в неверных колебаниях света свечи, смотря в совсем чужие глаза на светлом бесформенном пятне, я начинаю петь:

«Баю-баю, милый, в песенке поётся, и вода струится, а коню не пьётся.

Та вода ночная, темень гробовая, под мостом чернеет, песню запевая.

Что она укрыла, смыла по дороге, замела подолом у себя в чертоги?

Спи, дитя, коню не до питья, спи, родной, заплакал вороной, а-а-а-а-а!

Леденела грива, кровь ручьём бежала, в конском оке стыло серебро кинжала.

Быстрину подковы раскололи сходу, но потоки крови обгоняли воду.

Спи, сынок, вода коню не впрок, спи, родной, заплакал вороной, а-а-а-а-а!

Он к речной прохладе жарких губ не тянет, всё зовет кого-то, лишь на горы глянет.

И тревожит горы жалоба глухая, мёртвою рекою в горле затихая.

Ах, коню не пьётся в луговом затоне, о, снега печалей, зоревые кони!

Уходи, задёрни переплёт оконный зеленью дремотной, дрёмою зелёной.

Приутих, мой милый, приумолк, мой сонный.

Есть у нас подушка, чтобы спали сладко.

Простыня льняная, медная кроватка.

Баю-бай, сыночек.

А коню не пьётся, конь воды не хочет!

Возвращайся в горы, где твой след пылится, где в лощине серой встретит кобылица!

Спит, мой ненаглядный, сладко ему спится, баю-бай, сыночек!

А коню не пьётся, конь воды не хочет!

Возвращайся в горы, не томись в загоне!

О, снега печалей, зоревые кони!

Спи, дитя, коню не до питья, спи, родной, заплакал вороной, а-а-а-а-а…»

Я умолкаю. В доме тихо, и никого, кроме меня. Теперь быстро-быстро в кровать и уснуть, пока не пришли иные гости. Вбегаю в комнату. Выключить компьютер или записать, может, успею? Спешу, из-за этого делаю ошибки. В свете монитора плохо видны буквы на клавиатуре. За окном, на улице, приближается цокот копыт и скрип колёс. Обрывается у нашего дома. Внизу тихо открывается входная дверь, лёгкие шаги по ступеням. Поворачивается дверная ручка, я так спешил, что не закрыл её на защёлку. Дверь открывается.

— Олежка, ты не спишь?

— Мама?

Я не оборачиваюсь, я смотрю в экран.

— Я почему-то вдруг сильно забеспокоилась. Папа остался в гостях, а я примчалась.

Она подходит и обнимает меня за плечи. От мороза у неё очень холодные руки, но я не отстраняюсь.

— Мама, можно я сегодня с тобой посплю?

— Конечно, мой ласковый.

Она наклоняется и дотрагивается уже немного оттаявшими губами до моей шеи. Я гашу монитор, и больше ничто не нарушает темноты.