Ветряные мельницы надежды

В татуировке этой где-то и Тони таился. Но, стоя на обочине шоссе, глядя на ветряные мельницы, вдыхая прозрачный воздух пустыни, я поняла, что Мохаве сама по себе навсегда меня изменила.

Я вытянула руку с большим пальцем вверх, и рядом тут же затормозил огромный «крайслер» шестидесятых годов с пожилым мужчиной за рулем. Я даже пожалела, что он в такую рань оказался на шоссе.

Хоть и рада была, но и пожалела тоже.

Водитель улыбнулся и поздоровался. Натали, конечно, зарылась лицом мне в шею.

— Далеко? — спросил он.

— На автобусную станцию.

Денег на автобус до Нью-Йорка у меня не было, но в кармане все еще оставалась мелочь. Я решила, что позвоню Стелле — хотя бы и за ее счет — и попрошу купить мне билет. Она может воспользоваться кредиткой Виктора. У Стеллы с Виктором денег хватает: Виктор не любитель их тратить.

Мы опустили окна — с каждой минутой становилось все жарче.

А через пару миль в открытое окно упорхнула наша драгоценная муфта. Наверное, Натали задремала и разжала пальчики. В боковое зеркальце я увидела, как она приземлилась прямо посреди дороги.

Натали немедленно залилась слезами.

— Хотите, развернемся и подберем? — спросил старик. Он мне понравился, такой славный.

— Нет, спасибо. Все в порядке.

Я еще раньше думала о том, как трудно мне будет смотреть на этот кусочек меха. То единственное, что кто-то — не я — подарил моей Натали. Напоминание о доброте Тони, который исчез из моей жизни вместе с этой прелестной муфтой.

Зато теперь проблема была решена. Хотя и не самым лучшим образом.

Как все в моей жизни.

17 СЕБАСТЬЯН. Удар

Я проснулся на заре. Солнце еще даже не встало. И все же, я думаю, меня разбудил свет.

Я лежал на шезлонге во дворе, но уже без Марии.

Я поднялся, потянулся с удовольствием. Вошел в дом.

Вчерашнее ощущение новизны не покинуло меня. Я чувствовал, что все вокруг изменилось. Вместе со мной. И что эти перемены — уже навсегда.

Это чувство оказалось очень кстати, потому что Марии и в комнате не было.

Дверь в ванную была приоткрыта, и я позволил себе заглянуть. Нет Марии.

Я прошел к бабушкиной японской ширме, но колыбель Натали тоже была пуста.

Еще секунда — и я пошел бы искать их у бабушки, если бы случайно не глянул на кладовку. Дверцы открыты, вещи Марии исчезли. Вместе с рюкзаком. И что это значит? Я стоял и все смотрел, смотрел, пытаясь докопаться до уголка в своем мозгу, где крылся ответ. Хотя, боюсь, не очень-то я рвался найти тот уголок. К чему, если ответ очевиден. Один-единственный может быть ответ. Другого не дано. А я все стоял и смотрел.

Наконец оглянулся на диван. И знаете, даже не удивился. Должно быть, заранее знал, что меня там ждет.

Не помню, как я взял записку. Помню лишь, что сидел на диване с листочком бумаги в руках. И не спрашивайте, как долго. Ни малейшего понятия.

Она написала, что должна вернуться.

Что она вправду любит меня, но все-таки должна вернуться.

Прости, Тони.

И все.

Сколько я там просидел с запиской в руке? О чем думал? Не знаю. Не уверен даже, думал ли о чем-нибудь вообще. По-моему, мозги отключились по собственной воле, и я к этому не имел отношения. Зато я помню свою первую — после долгой пустоты — мысль: «Вряд ли Мария ушла среди ночи, скорее всего, совсем недавно, и ее, наверное, еще можно догнать».

Я выбежал на улицу. Во дворике перед домом напротив сосед поливал клумбу. Лысый мужчина лет под шестьдесят, в банном махровом халате.

— Привет, Себастьян! — крикнул он. — Мы все так рады, что ты вернулся! — И он помахал мне.

Я его впервые видел и понятия не имел, откуда он знает мое имя и с чего бы это ему радоваться моему приезду. Полагаю, весь город знал о моем возвращении, но в тот момент я совершенно отупел. Я мог думать только о Марии.

— Вы случайно не видели здесь женщину с ребенком на руках? — выпалил я, подлетев к его забору.

— А как же, видел. Минут десять назад, не больше. Дошла до перекрестка и на шоссе поймала машину.

— Поймала машину?!

— Попросила подбросить. Ну, ты знаешь: большой палец вверх — и попутка тормозит.

— Ой, ну да, конечно. Спасибо.

Я ринулся в сторону шоссе. Кто бы мне самому объяснил — почему? Потому что я потерял свою Марию. Потому что затормозившая машина могла увезти ее бог весть куда. Потому что я не мог ничего не делать. Потому что у нашей истории должен быть счастливый конец, и только я мог его сейчас изменить.

Что это за история любви без счастливого конца?

Уже на полпути к шоссе я сообразил, что не узнал у соседа, в какую сторону она уехала. Но сразу же понял, что спрашивать-то не имело смысла. На запад. В сторону автобусной станции. Добежав до шоссе, я тоже свернул на запад.