Ветта (СИ)

В музее были представлены греческие и этрусские амфоры, глиняные безделушки из Древнего Египта, папирусные свитки, а также всевозможные предметы силезского искусства: старинные гравюры, чеканные монеты и серебряные украшения. Однако мумии, бесспорно, занимали центральное место выставки, и около стеклянных кубов с древними останками царил постоянный ажиотаж.

Геворг ожидал увидеть царственные фигуры, перебинтованные чистыми полосками ткани, с величественно сложенными руками на груди. Но его глазам предстали лишь жалкие человеческие останки, больше похожие на плохо провяленные куски мяса. Юноша был разочарован и обескуражен; теперь становилось совершенно непонятным, зачем эти кости вообще когда-то поднимали из могил и клали в витрины, как предметы искусства? Разве они стоили такого варварского обращения?

- Взгляни-ка, сынок,- неожиданно подал голос Пшемек, словно прочитав его мысли,- это то, что наши предки называли осквернением могил... Хотел бы я посмотреть, как скривились бы эти учёные-археологи, предложи их тела выставить на всеобщее обозрение!

Геворг задумчиво кивнул и без дальнейших объяснений предложил отцу покинуть музей.

Пожалуй, это было впервые, когда Геворг согласился с отцом в таком деликатном вопросе, как смерть. Пшемек ревностно придерживался старинных верований своих предков, поклонявшихся ангелу смерти, как ныне поклоняются святым - не отрицая существования Бога. Возможно, армянские предки Пшемека чествовали смерть задолго до появления христианской религии, но потом их верования органично влились в основную религию, и теперь представляли собой подобие православной секты. Геворг не представлял, много ли последователей у этого странного верования, но ему совершенно не хотелось становиться одним из них. Вопреки страстному желанию отца, он игнорировал всевозможные праздники, и, хотя старался относиться без скептицизма к убеждениям Пшемека, не разделял его трепетного отношения к смерти. В детстве Пшемек часто потчевал сына всевозможными байками о посланниках Костлявой, которые вмешивались в жизнь людей, преследуя, зачастую, личные цели. Рассказы были весьма увлекательны и носили назидательный характер, но по мере взросления Геворг понял, что это всего лишь страшные сказки, не более.

Августовское солнце нещадно палило своими ослепительно-белыми лучами, и на улицах становилось всё жарче, поэтому Сирумемы решили укрыться в тени ботанического сада, открытого для свободного посещения в эти жаркие часы. Расположившись под сенью раскидистого вяза, они молча созерцали прекрасный сад, собравший в себе самые разные виды растений, от тропических до умеренных широт. Этот сад когда-то принадлежал одному из университетов города, но со временем администрация Ворцлава взяла на себя заботу о достопримечательном месте, зарабатывая неплохие деньги на билетах для иностранных туристов. Сейчас в саду было полно людей - горожане прятались от жары, расположившись на многочисленных скамейках и даже на траве. Решив переждать здесь основное пекло, Пшемек предложил сходить за водой, которую продавали в передвижных холодильниках, и оставил Геворга одного.

Юноша не переносил жару, особенно теперь, когда был вынужден постоянно находиться в инвалидном кресле. Будь у него ноги, он бы сейчас отправился в центр парка, где бил струями небольшой фонтан, и окунулся бы головой в тонкую стену воды... Юноша почти ощущал холодные капли, стекающие по его щекам и подбородку, чувствовал трепет в груди от внезапного переохлаждения головы, и просто мечтал, чтобы открыв рот, почувствовать, как туда попадает вода. Внезапно, в глазах у Геворга потемнело, и он понял, что падает вниз. Попытавшись схватиться руками за кресло, юноша с удивлением отметил, что его ладони прошли сквозь подлокотники и упёрлись в щербленный асфальт. Геворг теперь стоял на коленях, или ему так казалось... Только он был не в саду, а прямо посреди узкой дороги, освещённой одним уцелевшим фонарём. Впереди на него мчались два белых огня, разрастаясь в сплошное сияние, и ужас от происходящего заставил Геворга вскочить на ноги. В то же мгновение он очнулся.

Вокруг стояли люди с круглыми, как яблоки, блестящими на солнце глазами и пялились на него. Это было так отвратительно, что Геворга стошнило. На затылок ему полилась вода, он почувствовал струи у себя на глазах, щеках и подбородке, и его снова вырвало. Стало чуть легче, но жара, казалось, стала только гуще, и теперь кутала Геворга в свой плотный кокон.

- О, Боже!