Ветви терновника

Мэтр Фольшлягер бросился в угол, где были свалены какие-то верёвки, тряпки, бывшие раньше одеждой замученных людей, и покопавшись, вытащил из этой груды грязный холщовый мешок. Затем, непотребно ругаясь, начал натягивать его на голову обессилившей девушки. Нашёл за поясом кожаную стяжку, которую часто применял, добиваясь признания обвиняемых, обмотал горло Марии и стал скручивать. Женщина захрипела и её тело судорожно изогнулось.

Пришедший в себя де Альбано, несколько раз глубоко вздохнул и, ещё не вполне воспринимая происходящее, стал всматриваться в действия своих ретивых подчинённых. Потом поднял руку и сдавленным голосов проговорил:

– Прекратить, немедленно прекратить, – и заметив врача, который помогал палачу в его экзекуциях, подозвал к себе, – как вас зовут?

– Пипергер, мэтр Пипергер, – с готовностью откликнулся тот.

– Вот что герр Пипергер, – тоном, не терпящим возражений, произнёс инквизитор, – приказываю снять обвиняемую Селеш с дыбы. В течение двух дней вы должны привести эту женщину в порядок. Хорошо кормите и ухаживайте за ней. Понятно?

Врач почувствовал, что у него подкашиваются ноги. Что за несчастный день? Недолго и самому загреметь на дыбу, или одеть «испанские сапоги». Здесь всё что хочешь, признаешь. Не приведи Господь оказаться в лапах этого жестокого испанца, самого неумолимого инквизитора Европы. Какой у него жуткий испепеляющий взгляд. Лучше не смотреть в эти безумные глаза. Чувствуя, что у него перехватило горло, герр Пипергер выдавил нечто, что должно было означать подтверждение согласия и готовности выполнить любое приказание.

– А вы, Гусс, проследите за этим. И знайте, что сохранность вашей головы целиком зависит от состояния этой Селеш и способности отвечать на вопросы. Через два дня она должна предстать для перекрёстного допроса и не здесь в подвале, а в зале заседаний трибунала.

– Я понял, монсеньор, – в пояс согнулся комиссар, – всё в точности будет исполнено.

Не обращая внимания на поклоны членов инквизиторской консистории, де Альбано повернулся и вышел из камеры пыток, ни секунды не сомневаясь, что все его указания будут беспрекословно выполнены. Возражений и неповиновения он не терпел.

В указанный срок зал, где проводил свои заседания и выносил приговоры трибунал святой инквизиции, был чисто выметен, а длинный стол, за которым должны были заседать члены обвинительного жюри, вынесен на середину помещения. Были выставлены новые деревянные сиденья с высокими спинками, которые использовались только для самых значительных мероприятий. В центре стола располагались небольшое распятие и пара свечных канделябров. Чуть поодаль стоял одинокий кривой табурет с окованными железными полосами ножками, который предназначался для обвиняемой. Зашедший в зал служитель ещё раз пересчитал расставленные стулья, протёр тряпкой стол, выровнял в одну чёткую линию распятие и канделябры и после этого прошёл в самый дальний угол помещения. Основной его заботой стала задача разместить там особое кресло и сделать это таким образом, чтобы оно оказалось в глубине арочной ниши и не привлекало ничего внимания. Потом тюремщик подбросил дрова в камин и, оставшись довольным своей работой, подошёл к двустворчатой дубовой, обитой коваными бляхами двери и широко распахнул её.

Почти сразу в зал в строгой последовательности, определённой уставным протоколом, вошли палач, врач, приглашённый местный нотариус, представитель городского епископата, и наконец, собственно члены городского трибунала. Последним дверной проём пересёк закутавшийся в рясу сам великий инквизитор с надвинутым почти на самые брови капюшоном. Де Альбано немедленно прошёл к скрытой нише и занял там приготовленное для него место. Когда все разместились на своих сиденьях, главный комиссар Гийом, которому было предписано вести особое заседание трибунала, оглянулся назад, туда, где находился монсеньор де Альбано, но, не дождавшись никакого разрешающего указания, махнул кому-то будто от отчаяния рукой.

Незамедлительно двое добровольных помощников инквизиции под руки вывели из подсобной каморки девушку, усадили на табурет перед лицом высокого присутствия и отошли в сторону. Справедливости ради надо сказать, что распоряжение римского прелата было исполнено добросовестно, и служители инквизиции сделали всё возможное, чтобы скрыть следы своих истязаний, которым подвергали бедную узницу в течение месяца. Мария Селеш, а это была именно она, была одета в простое, но добротное платье, её лицо было вымыто, а пышные русые волосы причёсаны и стянуты по лбу узкой коричневой лентой. Герр Гийом, прокашлявшись, вытянулся и принял позу строгого и неподкупного служителя закона, и торжественным тоном произнёс: