Вежливость королев

«Мы, Абигейл Первая, Королева Тарсийского Ожерелья и Почетная Владелица Сопредельных Островов, повелеваем нашим верным подданным:

1. В связи с вероломным объявлением войны Тарсийскому Ожерелью такими враждебными государствами, как Континент Мира и Свободы, Славная Затумания, Старый Окоп, Хрендаредис, Пидзадьи Бадьи, а также малыми враждебными княжествами, республиками и воинственными племенами, ввести военное положение во всех городах, вотчинах, поместьях и деревнях нашей страны, начиная с момента подписания данного указа.

2. Всем мужчинам призывного возраста, не страдающим увечьями или какими-либо другими тяжелыми болезнями, засвидетельствовать свою верность стране и королеве тем, что без промедления, страха или недовольства явиться к королевским вербовщикам и добровольно записаться в части регулярной армии Тарсийского Ожерелья.

3. Уклоняющиеся от воинской службы без уважительной на то причины будут осуждены и казнены в соответствии с законами военного времени.

4. Правителям городов, сел, деревень и прочих населенных пунктов нашего королевства поручается оказывать всемерное содействие в деле создания регулярной армии и предписывается нести личную ответственность за исполнение параграфов королевского указа.

5. Всех проявивших гражданское мужество ждут почет и слава!»

Вербовщик перестал выкрикивать слова указа и приложился к фляге с крепкой настойкой из плодов недозрелой бухлы, чтоб промочить пересохшую глотку. Поганое, кстати, пойло, только в башку бьет, а удовольствия никакого. И живот потом крутит так, что… Эх, что говорить!

Поганый городишко.

Поганые люди.

И жизнь такая же. Поганая.

— Эй, парень, не проходи мимо! — Вербовщик заткнул фляжку пробкой и торопливо, будто молодой, спрыгнул со своей повозки вслед за плечистым и крепким парнишкой лет девятнадцати. — Разве ты не слышишь, что стране нужны солдаты, славные солдаты, прямо такие, как ты?!

Он ухватил парня за плечо, что при разнице в росте (вербовщик был низкорослым пузаном с красными обвислыми щеками и глазками будто щелочки) было затруднительно, и заставил-таки притормозить.

— Ну, ты и крепыш, — пробормотал, запыхавшись, вербовщик. — Слушай меня внимательно!

Парень, на чьем лице прочно обосновались колонии крупных, холеных угрей, в немом изумлении уставился на толстяка в латах. Потом что-то промычал и сунул под нос вербовщику грязную, промасленную бумажку.

«Робин Бобин Ухтырь. Глухонемой от рождения. Освобожден от воинской повинности по состоянию здоровья», — коряво было выведено на бумажке.

Вербовщик побагровел от гнева:

— Что ты суешь мне всякую дрянь! Когда королева приказывает стать солдатом, надо стать им! Войне наплевать — глухой ты или слепой, война — что жадная блудница: привечает всех и перед всяким раздвигает ноги, лишь бы не задаром! — И вербовщик разорвал бумажку. — Вот что, Робин Бобин Ухтырь! Я немедленно записываю тебя в ряды нашей доблестной армии, и это даже отлично, что ты глухонемой: значит, не будешь возражать командующим и не примешься пищать от страха, когда попадешь в окопы!

— Буду возражать, — вполне внятно проговорил глухонемой и крепко двинул вербовщику в челюсть.

Когда тот очнулся, никакого Робина Бобина Ухтыря рядом с ним, естественно, не оказалось. И вообще рыночная площадь, в другие дни кишевшая народом, как гнилое яблоко — червями, была вопиюще пуста.

«Попрятались!» — зло потер ноющую челюсть вербовщик и, прихватив с собой короткий меч, направился в сторону ближайшей харчевни.

Харчевня называлась «Дырявый котел», и действительно — ржавый, дырявый котел для варки варенья висел на тележной цепи рядом с грубо намалеванной вывеской. Вербовщик толкнул дверь ногой и вошел.