Везучая

– А ты чего там с обувью так долго? – спросила вдруг она, когда Петер отвлекся на подошедшего к нему с вопросом официанта.

– Так я же симулировала принадлежность Западу! А гардеробщики показались мне кагэбешниками. Внимательные такие.

– Тише! – остановила меня осторожная Лариса. – Вот загребут сейчас, будешь знать, как обзываться.

Она деланно улыбнулась, поведя серыми, густо подкрашенными по нижнему веку глазами – сначала вправо, потом медленно влево. Будто позировала перед камерой. Потом заглянула за свое плечо. Там, слава Богу, никого не было. И я потихонечку стала рассказывать дальше. Ларисе зарисовка в гардеробе понравилась, и она приглушенно перевела ее Петеру. Тот, никого не боясь, тряся кудрями, гоготал во весь голос. Особенно на слове «Скороход». Видимо, не столько из-за сюжета, а сколько потому, что аналога этому понятию ни в их словарях, ни в их жизни не нашлось, и Лариса, как заправский переводчик, употребила, наверное, какой-то смешной термин. Стало хорошо всем. Наконец-то я внесла в беседу хоть какую-то посильную лепту. Мы тоже не лыком шиты.

Курица была приготовлена на «ять». Так вкусно я давно не ела. Может быть, курице придавало пикантности мое полулегальное пребывание под сводами ЦМТ?

Лариса выглядела не столь возбужденно. Она вообще всегда ела лениво, словно весь этот процесс был ей скучен.

Когда официант вдруг принес квадратную миску с водой, в которой плавал толстый кружок душистого лимона, я назначения миски не поняла. Если питье – рассуждаю про себя, – то почему в миске, а не в графине? Как в басне Крылова «Лиса и журавль», на засыпку. И, что характерно, миску принесли только мне. Перехватив мои вопросительные флюиды, Лариса меня успокоила:

– Это для рук. После курицы, которую можно есть руками, ополоснешь пальцы в лимонной водичке.

– Ой! Слава Богу, что не отхлебнула, – расслабилась я и откинулась на спинку стула. – Петер сразу вычеркнул бы меня из списков знакомых.

– Сомневаюсь. Он здесь уже достаточно давно, понавидался всякого. Ему, мне кажется, это и не мешает. Он по-своему забавляется. Видела, как ржал над твоими «Скороходами»? У нас ведь там, в Австрии, всё спокойно, размеренно. Предсказуемо, понимаешь? Так он здесь вот и кайфует от местного раздолбайства. Сказал, что обязательно продлит рабочий контракт. Ты, кстати, пригляделась бы к нему – он еще не женился, – произнесла Лариса, глядя стеклянным взглядом в сторону висевшего на стене панно, словно мы обсуждали именно его причудливые узоры. Как верная подруга, я тоже уставилась на панно. Не догадываясь об этой примитивной конспирации, Петер последовал нашему примеру. Что-то сказал.

– Он говорит, что интерьер этого зала – не самый удачный, – перевела Лариса. – Просто тут несколько ресторанов, а в самом красивом не было мест. Конечно, ведь большинство иностранцев едят только здесь. Представь Петруху в «Пельменной»!

– Петруха? Was ist Петруха? – отозвался наш визави на знакомое прозвище.

– Петруха, говорю, потрясающий парень,– сказала Лариса по-русски и засмеялась.

– Парень – я эта знать, – обрадовался Петер. Наверное, ему часто здесь говорили, что он замечательный парень.

Томно закатывая глаза и приподнимая локти, словно играла на рояле, я помыла жирные пальцы в миске с лимоном и вытерла их отутюженной бордовой салфеткой. Неужели всё это происходит в Москве? Умиротворенное урчание желудка прямо указывало на реальность ужина с австрийцем.

Предстоял десерт, а пальцы всё еще пахли курицей, и я решила, что пора посетить туалетную комнату. Пусть ребята хоть поговорят толком.

В туалете оказался мягкий, рассеяный свет, зеркало во всю длину четырех умывальников, впаянных, как опаловые луночки, в серый мрамор, и букет цветов, источающий свежайший запах. И чистота такая, словно после каждого посетителя проводят генеральную уборку.

Войдя в кабинку, я едва не зарыдала. Возле белоснежного унитаза, в стальном приспособлении, висела бархатистая туалетная бумага с выбитыми сиреневыми цветочками. Я вспомнила ржавую трубу в нашем коммунальном туалете и торчащие оттуда клочки газет и журналов. У них было одно преимущество перед туалетной бумагой: в преддверии использования по назначению, разминая их жесткую фактуру, можно было иногда почитать кое-какую, пусть и отрывочную, информацию. Все-таки развлечение.

Помыв руки кусочком почти нетронутого вкусного мыльца, я поизучала себя в большом, без изъяна, зеркале. Показала зубы, как Петер, по-западному. И, в целом, осталась довольна. Не знаю, что подумали и за кого меня приняли гардеробщики, но все-таки я монтировалась с антуражем Международного центра. Это незамедлительно подтвердилось, как только я вышла в коридор. На меня уставился, не к месту будет грубовато сказано, представительного вида мужчина в коричневом костюме и подходящем галстуке. Лицо обычное. Фигура грузная. Он мне улыбнулся и, нисколько не смущаясь, проводил меня взглядом.