Везунчик

– Слухай дальше, – не обращая внимания на его колкость, продолжил хозяин. – Понял я, что причастен Петя ко всем этим случаям. Ни кому не говорю, сам душой маюсь: уж больно любил я этого героя. Только позавчера не стерпел, подошел к нему, и намекнул, мол, поостерегся бы ты, Петюня, а то не ровен час. А он как зыркнет на меня своими глазищами, как зашипит: «Отойди в сторону, коли жизнь дорога! У меня с Гансами свои счеты, а ты не мешай! Может, я грех свой перед детишками, да перед женой замаливаю». Вот такие речи говорил мой лучший товарищ Петр Иванович Сидоркин.

Прибытков замолчал, опустив голову, стал тереть кулаками глаза.

И вдруг, неожиданно до Антона донеслись всхлипывания – он плакал! Гость опешил: такого точно не ожидал!

– Эх, раз туды твою мать! – скрипел зубами полицай, стучал кулаками по столу. – Какой был человек, не нам чета! А мы с тобой кто? – поднял заплаканные глаза на Антона. – Кто мы, я тебя спрашиваю?

Щербич молчал, пораженный переменам, что так резко произошли со старшим товарищем, но он делал скидку на самогонку: это она плакала, а не Кирилла Данилович. Как будто прочитав его мысли, хозяин опять обратился к гостю.

– Ты думаешь, выпил старик, нюни распустил? Нет, Антоша, нет! – потряс обкуренным пальцем перед носом Щербича, достал с кармана тряпицу, громко высморкался, вытер слезы. – Я ж его любил как сына родного! У меня, ведь, так и не получилось с детишками-то: чаще в тюрьме, чем на воле был. А он меня после отсидки к себе в бригаду взял, поверил, пригрел, надежду на лучшую жизню дал. С Дашей сошелся, в светлое будущее смотрел с гордо поднятой головой. Это многого стоит. Да тут война, ни дна ей, ни покрышки!

Кирюша вылез из-за стола, направился в переднюю хату.

– Ты сиди, сиди, я сейчас, – остановил он гостя, завидев, что тот собирается встать.

Через минуту он опять сидел за столом, разливал самогонку из очередной бутылки.

– Вот ты мне скажи, Антон Степанович, за каким чертом ты пошел в полицаи, а? – на Щербича смотрели совершенно трезвые глаза. – Я пошел, потому как Петро пошел, и мне сказал надеть эту форму. А вот ты зачем?

– Ну, дядя Кирюша! – этот вопрос застал его врасплох. – Ты как чекист, а я, может, не хочу отвечать тебе.

– Не хочешь, и не надо, – сразу согласился Прибытков, и, не чокаясь и не предлагая гостю, осушил свой стакан до дна. – Только вчерашним утром, – вытерев рот рукавом, стал крутить цигарку, – мой Петя кинул связку гранат прямо в кузов с немецкими солдатами. А потом, дурачок, подорвал себя вместе с помощником коменданта господином Пфайфелем. Тьфу, ну и фамилия – не сразу выговоришь!

От удивления Антон сидел, широко разинув рот, потеряв дар речи: это просто не укладывалось в голове!

– Не может быть, – пришел он, наконец, в себя. – Как такое могло случиться?

– А вот так! Такой он Петр Иванович Сидоркин! Че-ло-век! – с гордостью произнес Кирюша, высоко подняв обкуренный палец.

За столом наступила тишина. Ходики на стене отсчитывали время, за окном прокричал чудом уцелевший петух, по улице протарахтел мотоцикл с солдатами. Говорить не хотелось: слишком уж шокирующую новость поведал Кирилла Данилович.

– А теперь мне искренне жаль тебя, малец, – нарушил тишину хозяин. – Запутался ты в жизни по недомыслию, ох, запутался! И вроде не плохой парнишка, а на путь истинный некому наставить, – говорил, как будто не замечая Антона, сам с собой. – Но я тебя не брошу, помогу, как и обещал. Вижу, везучий ты, другой бы давно рога обломал, или землю парил, а тебе нипочем, как заколдованный выходишь из передряг.

– Чем же я тебе не нравлюсь, Кирилла Данилович? – слова старшего товарища задели за живое. – Что я не так делаю, поясни, будь добр.

Опустив голову, Прибытков долго не отвечал, то ли собираясь с мыслями, то ли не хотел говорить. От нетерпения Антон ерзал на скамейке, поглядывая на хозяина. Молчание затянулось.

– Вот не знаю, говорить тебе это, или не стоит? – наконец, заговорил Кирюша. Больно ты обидчив, как красная девица.

– А ты говори, говори, дядя Кирюша, от тебя все стерплю.

– Тогда ладно. Так и быть, скажу. Только разговор мой будет для тебя неприятным. Кроме меня тебе, ведь, никто правду не скажет. Говорят, мать твоя могла, да ты ее раньше времени в могилу загнал.

– Ты что говоришь, жива она, жива! – закричал Антон, не до конца дослушав собеседника.

– Э-э, дружок! Как такая жизнь, лучше сразу смерть. Так что сиди и не рыпайся! – гневно одернул его хозяин. – Гордыня, вишь ли, заговорила в нем! Надо было ее не в ту сторону направлять, вот в чем дело. Не против матери, не против односельчан, а ты что наделал? Посмотри на мои руки, – Кирюша через стол протянул свои грубые, мозолистые руки прямо к лицу Щербича. – Видишь, они чистые, я хоть и в полиции, а ни одного православного, ни одного земляка на тот свет не отправил. Я – вор, а не мокрушник!

А ты?