Везунчик Джим

— Не рассчитывайте, что ваша статья выйдет на следующей неделе, — произнес раздраженный голос, будто Диксон тупо требовал именно этого, — с учетом нынешней ситуации. Не понимаю, какие тут могут быть претензии. Похоже, вы не представляете себе, насколько тяжело планировать каждый номер — особенно первый номер. Это вам не расписание поездов нацарапать. Что? Что? — закричал Кейтон, громко и подозрительно.

Диксон испугался: неужели с его губ сорвалось проклятие, а он и не заметил? В трубке начался металлический стук, будто под соборными сводами молотили по бракованной рельсе. Диксон повысил голос:

— Разумеется, доктор Кейтон, это гораздо сложнее. Отсрочка публикации меня не смущает. Но, если уж совсем честно, мне, доктор Кейтон, нужно поскорее исправить мнение о себе на нашей кафедре. Вот если бы я мог с ваших слов точно сказать, когда…

— Сочувствую, мистер Дикинсон, но, боюсь, мои собственные проблемы изрядно перевешивают проблемы чьи бы то ни было, и ваши в том числе. В подобном положении находится множество молодых людей; не представляю, что стану делать, если все они вздумают требовать от меня обещаний, да еще в таком тоне.

— Но, доктор Кейтон, я не прошу обещания. Я прошу определенности, причем самой неопределенной — мне и такая поможет. К примеру, «второе полугодие следующего года» вполне подошло бы. Вас это ни к чему не обяжет, а у меня появится аргумент… — Последовало молчание; Диксон распознал в нем вызревающую ярость. — Так можно мне сказать от вашего лица, что публикация будет во втором полугодии следующего года? Можно, сэр?

Диксон прождал секунд десять, если не больше, однако дождался только нарастания металлического шума — как в плане децибел, так и в плане темпа.

— Непростая ситуация, непростая ситуация, непростая ситуация, — пробормотал Диксон в трубку, затем, в качестве рекомендации доктору Кейтону, перечислил несколько общеизвестных способов ее усугубления. Продолжая прорабатывать детали и дергая плечами и головой точно марионетка, вышел из гостиной. У Профессора Уэлча появился соперник в тактике уверток; выставлена целая дивизия словес; что касается маневра физического присутствия, Уэлч давно повержен — самоустранение в Южную Америку вообще классический пример уклонистского триумфа. У себя в комнате Диксон наполнил легкие до отказа и с полминуты выл на одной ноте, постепенно выпуская воздух и не вдыхая больше. Потом вернулся к заметкам по «Милой Англии» — стал компоновать из них речь.

Пять часов спустя перед Диксоном лежал труд, по его предварительным оценкам, тянущий на сорокачетырехминутную лекцию. Диксону теперь казалось, что во всей Вселенной, в его собственной голове, в других головах или в свободном полете нет ни единого явления, не притянутого им за уши к «Милой Англии». И даже при таком раскладе большую часть этих сорока четырех минут придется балансировать на грани между явлениями, под определенным углом относящимися к делу, и явлениями, отнести которые к делу бессильны все, сколько их ни есть, оптические фокусы. До полновесных пятидесяти девяти минут оставалось пятнадцать минут; Диксон доберет их посредством далеко идущего вывода. Какого именно, он еще не решил; о том, чтобы доверить вывод бумаге, даже думать было тошно. Сам Диксон вполне удовольствовался бы фразой «Спасибо Господу за двадцатый век»; Уэлч не столь неприхотлив. Диксон снова взял карандаш, хохотнул и написал: «Было бы бессмысленно проводить сей экскурс в историю, хотя бы и краткий, только с целью перечислить факты». Диксон зачеркнул «перечислить факты» и продолжал: «…показать факты в хронологической последовательности. Нет: история преподает нам уроки — нам, живущим в эпоху сошедших с конвейера развлечений. Не правда ли, крайне интересно было бы посмотреть, как бы стали реагировать на кино, радио и телевидение мужчины и женщины, о мировоззрении которых я только что попытался дать представление? Что подумал бы такой человек, привыкший (привыкнувший?) сам сочинять музыку (не забыть в этот момент посмотреть на Уэлча), об обществе, где ему подобные — исключение, а не правило; где самому играть на музыкальном инструменте, а не платить за то, чтобы послушать других; петь мадригалы, а не примитивные эстрадные песенки, — означает носить пренебрежительное прозвище «чудак», где…».

Диксон оборвал писанину на полуслове, бросился в ванную и стал умываться с бешеной скоростью. Он нарочно дотянул до последнего; времени осталось, если обойдется без эксцессов, ровно чтобы привести себя в порядок и успеть на чай с Кристиной, но отнюдь не на то, чтобы думать о чае с Кристиной. И все равно, несмотря на энергичность действий, Диксона подташнивало.

В гостиницу он прибежал с опозданием на две минуты. Кристина ждала за столиком; при виде ее под диафрагмой взбрыкнул страх, а может, какое другое чувство — Диксон рассчитывал, что Кристина предоставит ему несколько минут на обдумывание комплиментов. Маргарет всегда предоставляла, и не несколько, а гораздо больше.

— Привет, Джим, — заулыбалась Кристина.

Диксона трясло от волнения.