Вглядываясь в грядущее: Книга о Герберте Уэллсе

Совмещая разные временные пласты, Уэллс не только дал первые образцы открытого, прямо нацеленного на выполнение определенных художественных задач монтажа (С. Эйзенштейн считал, что «несознательный» монтаж всегда был присущ искусству и является одним из его главных признаков). Он предугадал и мифотворческие тенденции в искусстве XX века. Вряд ли стоит утверждать, что «Мастер и Маргарита» Булгакова, «Иосиф и его братья» Томаса Манна или «Кентавр» Апдайка не появились бы без «Машины времени». Но опять следует повторить — Уэллс был первым. При этом мифологичность «Машины времени» была мифологичностью особого рода, присущей именно XX веку. Это был способ увеличить «емкость» романа, придать изображаемому всеобщее значение, обратить факт в символ, не утеряв его вещной природы. Последнее для Уэллса было особенно важно. «Легковесность» книг, ему не нравившихся, он усматривал не в одной лишь поверхностности взгляда на жизнь, но и в недостаточной конкретности изображения. Писать надо так, считал он, чтобы все, о чем говорится, прямо вставало перед глазами. Этот создатель мифологической литературы был реалистом до мозга костей. У романтиков в конечном счете он научился лишь тому, чему мог научиться у них реалист.

Реализм этот проявлялся, разумеется, не в одной только любви к детали. Гораздо важнее заинтересованность Уэллса в социальных процессах, происходящих в мире. По существу, именно эта сторона дела и определила содержание «Машины времени».

Ужасы, столь напугавшие преподобного Илию Кука в Золотом веке, обрели зримую форму уже во втором варианте «Аргонавтов хроноса», значительно по сравнению с первым расширенном. В Золотом веке, как выяснилось, были «верхний» и «нижний» мир. На земле жили утерявшие всякий интерес к жизни и даже привычку к чтению потомки сегодняшних правящих классов. Под землею — доведенные до отчаянья и одичания потомки сегодняшних тружеников.

В то время, когда создавались разные варианты «Машины времени», шел неутихающий спор о том, прекратилась ли эволюция человека. Томас Хаксли считал, что прекратилась, и Уэллс даже написал две статьи, поддерживающие точку зрения учителя. Но одновременно в нем вызревала и все больше прорывалась на поверхность иная мысль: эволюция человека не прекратилась. Просто она определяется ныне не природными, а социальными факторами. В «Машине времени» эта мысль оказалась доведена до логического предела. К 802701 году, куда переместился Путешественник по времени, человечество как биологическое целое просто перестало существовать. Социальные факторы заставили процесс эволюции разветвиться, и бывшие представители правящих классов выродились в беспомощных «элоев», утерявших психологическую жизнестойкость и неспособных не только к труду, но и к логическому мышлению. А труженики, веками отрезанные от культуры, одичав, сделались звероподобными «морлоками». Социальная разобщенность закрепилась в разобщенности биологической. Человечество заместили элои и морлоки. Человек, замечательный именно своей многофункциональностью и многосторонностью, за восемьсот с лишним тысяч лет исчез с лица земли. Такого биологического вида более не существует.

Как нетрудно заметить, все здесь изложено во вполне отчетливых социологических терминах, но если бы «Машина времени» этим исчерпывалась, она никогда бы не заняла столь прочного места в истории литературы. Это произведение обладает еще и огромной образной силой.

Подземный мир не раз оказывался местом действия фантастических произведений. Туда совершили путешествие герои одного из романов Жюля Верна, а за четырнадцать с лишним лет до Уэллса его попытался обжить в «Грядущей расе» один из самых видных писателей викторианской эпохи Булвер-Литтон. Но на подземный мир Уэллса натолкнули прежде всего личные впечатления. «Службы» Ап-парка соединялись с главным зданием подземными коридорами, и это был истинный мир «тех, кто под лестницей». Это и был первый толчок, направивший его на путь так называемой «экстраполяторской фантастики» — иными словами, фантастики, которая продолжает в будущее те или иные явления современности, увеличивая их в масштабе. Он задумался о том, что в современном городе появляется все больше подземных сооружений. Не наступит ли момент, когда вся промышленность сосредоточится под землей? Но этими немногими и притом достаточно робкими шагами он и ограничился. Прогностикой он займется лишь через несколько лет, и притом как отдельной отраслью знания. А пока что для него все заслонил поэтический образ подземного мира.