Каждому ясно, что никаких документов не может быть у того, кто идет беседовать с арабскими мудрецами, жившими двадцать веков назад, но пока убедились, что он никакой не шпион, – от тулупа Лютаврика остались одни ошметки, а его самого каждый день допрашивали, пинали, донимали вопросами: скажи то, скажи это! А вдруг этот тип намного хитрее, и Румыния – только предлог, а на самом деле он метит конечно же в Турцию, а оттуда еще подальше! Столько неприятностей из-за какого-то питекантропа! Допросы сопровождались психологической обработкой. Майор приятной наружности, специально прибывший из округа, излагал приблизительно следующее:
– Ладно, ладно… я сам в Литве служил… красиво у вас. Ты зла не держи, тут парни горячие, служба… больше такое не повторится! Выкладывай мне всю правду и – завтра-послезавтра будешь у мамы под боком, ну!
Лютаврик повторил ему то же, что остальным, не прибавил ни слова, указал то же место, что и неделю назад, где шел вброд и плыл через Тису… Любезный майор хотел было вмазать ему по толстым губам, но внезапно сдержался:
– Так, так… Интересно, ей-богу занятно! Ну ладно, Лютаурас, говори: что ты хотел этим арабским мудрецам сообщить? А?
Наконец хоть кто-то задал умный вопрос, вздохнул Лютаурас. И ответил со всей откровенностью: у мудрецов он хотел выведать тайну. Тайну: когда же рухнет Советский Союз и как дорого это обойдется всему миру и конкретно его, Лютаврика, народу! Только всего он хотел узнать у арабов, живших двадцать столетий тому назад, ничего более!
Майор вначале остолбенел, потом замахнулся, чтобы врезать этому говнюку, но взял себя в руки. Вдруг его осенило: сделаем из бродяги невменяемого! Он же – законченный идиот, как эти ослы до сих пор не поняли? Один точный вопрос и – все ясно!
Лютаврика больше не били, только лекарства кололи, от которых он весь опух и сделался равнодушен даже к падению СССР. Его обрили и доставили в психбольницу родного города, отсюда и пошел слух, докатившийся до «Ротонды». Его определили не в обычное отделение, а в то, где за всамделишными решетками сидят близнецы-придурки всех забегаловок и предвариловок, которые только и думают, как отвертеться от заслуженной кары, и вдохновенно отлынивают от службы в рядах нашей славной армии. Таких чаще всего демаскирует не медицина, а прокуратура, и, если квалифицируют идиотами, запирают в дурдом навечно. По-русски это звучит ясно и просто: «вечная койка». Но Лютаврику подобное не грозило, он был полудурком, которого надо здесь подержать, пока все не утихнет, и только. И еще нафаршировать лекарствами, чтобы не шибко умничал. Теперь над Лютавриком и его «арабами» измывались все, кто хотел: полулежачие пациенты, озверевшие санитары буйного отделения и стажеры из разных больниц. Его даже демонстрировали посетителям как редкостную заморскую птицу. Это он переносил с легкостью – успел привыкнуть к насмешкам. Но его еще и били, безжалостно колошматили по малейшему поводу.
Персонал лупцевал его скорее от нечего делать, а будущие обитатели тюрем по привычке глумились над слабым. Когда Лютаврик смирился с побоями, его неожиданно перевели в более легкое отделение. Его там никто не бил! А вскоре Лютаврика и вовсе выписали, определив инвалидность: «слабоумен, но не опасен для общества». Только главврач, доктор Зонненглаубер, вполголоса произнес:
– Деточка, об этой своей Румынии и арабах ты никому, никому не рассказывай… Понял?
Лютаврик понял. Однажды он опять появился в «Ротонде», когда ее уже собирались заколачивать на зиму. С первой дурпенсии он купил чашечку кофе без сахара. Кофе стоил уже двадцать пять копеек. Из старой гвардии нашел он только зареванную Офелию – Дюк сидел за бродяжничество! Лютаврик, скажи, ну какой он бродяга? В расстройстве она его еле слушала, да он, говоря по правде, почти ничего не рассказывал. Выпили чашек по шесть – обоим спешить было некуда: Офелию только вчера выгнали из училища. Но она была девушкой скромной и доброй, и над Лютавриком не издевалась. Да и зачем? Многие отправятся хоть на край света (не то, что в Румынию) за новостями, так волновавшими Лютаураса Плучаса…
Ага, сейчас повернет. Нет, выбрал прямую дорогу. Шлеп-шлеп, хлюп-хлюп, – какая же здесь грязюка! И кофе на каждом углу – но до чего ж дорогой!.. А «пенсия» та же! Но кофе Лютаврик так и так выпьет. Пусть даже империя затрещит по швам! Еще я вижу: он уже сворачивает вниз по брусчатке Замковой улицы. Кофе! Разве можно без цели идти пешком от самой окраины?
1982–1988
Via Baltica