Вяземский

25 сентября в Брайтон прикатил Тургенев, так и не повидав Шотландии. «Некому писать оттуда, — пресерьезно объяснил он, — брат Николай лучше меня все знает, а тебя в России нет». Они вместе съездили в городок Уортинг, посетили старинный замок, принадлежавший герцогу Норфолку. 3 октября были на ярмарке скота. Там наблюдали любопытную сцену: к гостинице подкатила красивая карета с хорошо одетым кучером. Из кареты вышли четыре человека, также весьма пристойной наружности. Среди русских путешественников разгорелся спор: господа это или мужики? Вышло — мужики, местные фермеры, которые, выпив по стакану портера, отправились на ярмарку… Этот случай запомнился Вяземскому. «Эти господа могли нам дать мерку и образчик всего того, чем Англия отличается от других государств», — записал он.

В Брайтоне Вяземский принялся учиться английскому языку, но успел взять только несколько уроков. Дело оказалось для него непростым: «Как родятся Рафаэлями, Ньютонами, Паганини, особенно Паганини, так должно родиться со способностью произнести английский th». Учитель мучил его статьями из «Spectator», и теперь уж настал черед англичан втихомолку посмеиваться над стараньями русского гостя. Но князь не унывал и уже через неделю мог довольно складно сказать горничной Шарлотте «I kiss your hand… Is it good English?[86] » (на что следовало чопорное «No, sir, it's very shocking[87]»).

6 октября, искупавшись в двадцать шестой и последний раз, Вяземский простился с милыми брайтонцами, сел в дилижанс и отправился в Портсмут. Рассчитывал успеть на пароход, идущий на остров Уайт, но опоздал и заночевал в городе. 7 октября посетил остров, там два раза купался. Оттуда отправился в Лондон, в котором в общей сложности провел около месяца. Этот город его впечатлил намного больше Парижа: Париж весь принадлежал девятнадцатому веку, в Лондоне, кажется, уже проглядывал двадцатый. Улицы заполнены были народом, движенье непрерывное, но странное: никто, на первый взгляд, не спешит, не толкается, кучера не кричат, а меж тем все перемещаются скоро, деловито, не мешая друг другу… Невольно вспомнились карамзинские «Письма русского путешественника»: «Какое многолюдство! какая деятельность! и притом какой порядок!»… 12 октября он посетил тюрьму Ньюгейт и Вестминстерское аббатство, ему показали Палату лордов и Палату общин… Там было пусто, служители подметали полы. «Странное впечатление видеть пустынным и безмолвным то, что наполняет внимание мира и гремит из края в край», — записал князь. Вечером отправился в знаменитый театр Дрюри-Лэйн, попал на балет «Мелкий бес», который уже видел в Париже. Публика показалась «средней» — в ложах было немало лондонских «дев радости, из коих некоторые очень хороши». Лондонскую аристократию князь толком так и не повидал. Русский посол, старый граф Поццо ди Борго, объяснил ему, что high life[88]** в Англии кипит только летом, осенью все едут или на континент, или на охоту в поместья. Старик очень скучал в Лондоне и был рад поболтать с Вяземским за партией в вист. Проигрывая, посол забавно сердился. Компанию игрокам составлял старый знакомый князя Николай Киселев.

Впечатлений довольно, но, как и в Париже, в Лондоне Вяземский нашел немало причин поворчать. В оперную залу его не пустили, потому что в руках у него была серая шляпа. Едучи в омнибусе, поклонился на улице какому-то знакомому, а тот разобиделся — по местным обычаям это неприлично. Хлеб за обедом нужно непременно ломать, а не резать…