Victory Park

– Похожа на подкладочную, – определил Бубен. Расстегнув пиджак, он провел рукой по подкладке. – Вот на эту.

– А где вы покупали костюм? – Бутенас тут же бросился щупать пиджак Бубна.

– Две недели назад мне его пошили в этом доме быта. Портной сказал, что ткань новая, экспериментальная. А сегодня утром из шва выбилась нитка.

– Экспериментальная, – довольно засмеялся капитан Бутенас и спрятал образец. – Я к вам зайду на днях. Всего доброго.

– Заходи, капитан, – на прощанье взмахнул рукой Бубен. И тут он неожиданно для себя спросил, – ты все там же живешь, на Комсомольском?

– Да, куда же я денусь?

– А напомни мне свой домашний телефон: 513… Дальше как?

И капитан Бутенас назвал те самые цифры, которые полковник час назад видел выведенными аккуратным женским почерком на небольшом листке, наспех вырванном из блокнота.

Бубен застегнул пиджак и, глядя вслед Бутенасу, представил, как порадует опера записка с его домашним телефоном в деле об убийстве фарцовщика. Если, конечно, он когда-нибудь ему ее покажет.

К чему лезть и хватать руками чужую одежду? Бубен не любил таких людей.

Глава вторая Литовская фамилия

1

После вечернего звонка из Вильнюса Гончаренко испугался не сразу. Новость была неприятной: днем литовская милиция задержала при въезде в город его рафик с тканями, костюмами и упаковками полиамидной нити. Но договор с вильнюсской базой Гончаренко составил аккуратно и копии транспортных накладных он хранил дома именно на случай непредвиденных проблем вроде этой. Завтра утром он проведет арестованную партию через бухгалтерию и будет готов встретить любую проверку честной широкой улыбкой, накрытым столом и безупречными финансовыми документами. А трехдневная задержка с оформлением накладных – это ведь не криминал: закрутился директор ателье индпошива, забегался, забыл, бывает… Зато ведь и план ателье перевыполняет на два с половиной процента. Так объявите ему выговор в устной форме без занесения и не лишайте прогрессивки, бюрократы казенные!

Гончаренко бодрился и убеждал себя, что все продумано до последней мелочи, все просчитано, но под утро на него вдруг навалился страх. Так боятся люди деятельные и решительные, когда не могут ничего изменить, когда хоть в малой мере вынуждены подчиняться обстоятельствам. Что там на самом деле случилось, в этом Вильнюсе? Почему остановили машину и потом не отпустили? Случайность? Но такого прежде никогда не было. Да, задерживали, бывало, но неизменно отпускали. Если водитель что-то нарушал, то его штрафовали, и на этом все заканчивалось. А тут, как назло, в одной машине – и ткани, и нити, и костюмы, словно он сам решил подсказать следствию, в каком направлении работать.

Если машину задержали случайно, то все, конечно, обойдется. Ну а вдруг литовский ОБХСС по каким-то своим причинам вышел на вильнюсскую базу Легпищепромоптторга и сейчас начнет проверять все ее договоры, все контакты? Тут ведь запросто могут всплыть их двойные накладные, а среди них и его бумажки не потеряются. В прошлом году он отправил в Вильнюс товара на семьдесят пять тысяч, из них треть прошла мимо бухгалтерии.

Путаные, вязкие мысли гнали сон. За окном светало. Гончаренко вдруг удивился, что страх пришел только теперь. Он не боялся, когда договаривался с Бородавкой, когда по собственной воле забирался в паутину двойной бухгалтерии, подложных накладных и неучтенных остатков. Он спокойно шел на риск, подписывая липовые договоры с базами в Вильнюсе, Ростове и Сочи. Вот когда ему надо было трястись, замирая от ужаса в предчувствии этой ночи и тех, что придут за ней. Но нет, тогда он был деловит, энергичен и полон идей. Официальный план он выполнял на сто два с половиной процента. Это же смешно! А сто восемьдесят не хотите? Да он бы и двести выдал, его ателье вполне могло шить вдвое больше костюмов, но кто станет пахать за зарплату в сто сорок рублей? За сто сорок получите сто два с половиной. А за остальное он каждому закройщику лично доплачивал еще триста. И у людей появлялся огонь в глазах, находилось время, переставали болеть дети, они не бежали домой ровно в шесть, а вместо двадцати четырех дней отпуска плюс выходные вполне хватало двенадцати.

Этой ночью Гончаренко понял, что страх и прежде был совсем рядом. Он стоял словно за едва прикрытой дверью, за плохо задернутой шторой, скрывался за шелестом накладных, за ночными телефонными переговорами. Пока все было спокойно, он лишь напоминал о себе приступами дурной необъяснимой тоски. Но вот раздался первый тревожный междугородний звонок, и страх немедленно навалился всей тяжестью, подмял вялое тело директора ателье, залил потом подушку, оставил без сна и заставил совсем не робкого человека мучительно ворочаться полночи, продумывая, придумывая, прикидывая, но так и не зная, от кого и откуда ждать опасности.