Вид на рай

Лишь после того как я налил кофе в симпатичные чашки, которые я подарил маме к ее шестидесятипятилетию, разорвалась бомба. Да, и надо сказать довольно сильно. Осколки вонзились мне прямо в сердце, ух, как больно! Подлые какие! Ведь сидели и выжидали! Знали, зачем пришли. Хотели сразить меня наповал. А я-то старался — варил для них кофе, делал все, чтобы они чувствовали себя, как дома. Встретил, как старых друзей. Они воспользовались моим гостеприимством, хотя знали, с чем пришли, с каким подарочком. Сначала я вообще не понял, что они хотели. Они говорили быстро и достаточно неясно. До меня доходили лишь отдельные слова, типа «деньги», «долг», «оплата», но я никак не мог увязать одно с другим. Я остался сидеть и следил глазами за движениями их губ и рта. Губы Эриксена из социальной конторы двигались вверх и вниз, иногда мелькали язык и зубы. Точно так же обстояло дело с Ларсеном с первого этажа. У него даже глотка двигалась, и я заметил, что он выбрит небрежно, очевидно, торопился. Я понял, что они обращались ко мне, но выглядело, однако, будто они говорили сами с собой. Я буквально застыл на месте, сидел против своей воли и следил за репликами, которыми они обменивались, словно мячиками в теннисной игре. Я был зрителем, крутил головой то вправо, то влево, ничего не понимая.

Вдруг они остановились.

Эриксен из социальной конторы посмотрел на меня прямо и сказал:

— Теперь ты понимаешь, Эллинг?

— Нет, — сказал я.

Ларсен с первого этажа откашлялся.

— Эта квартира не оплачена, Эллинг. И с твоими деньгами, которые ты получаешь от социальной конторы, ты не сможешь платить за квартиру.

— Мы поможем тебе, — сказал Эриксен из социальной конторы. — Положись на меня. Мы найдем для тебя что-нибудь подходящее.

— Нет, не пойдет, — сказал я.

Они продолжали. Теперь им вдруг стало жалко меня. Никакой радости, дескать, жить одному. Не дело! Наоборот! Большая радость! Я встал. Не желают ли господа допить кофе и покинуть любезнейшим образом мой дом? Я никогда, никогда… Я не находил слов. Мокрый отвратительный комок сидел в горле и давил. Мешал говорить, слезы выступили на глазах. Я посмотрел на Эриксена из социальной конторы, он и не подумал исполнить мою просьбу. Долг, говоришь? Квартира не оплачена, говоришь? Мама занималась у нас квартирными делами. Ты не знаешь, что она умерла? Я был в трауре, они не постыдились прийти сюда, словно она еще жила. Что-то с квартплатой и всем, чем ведала мама. Трудно понять? Говорю, мама ведала. Я чуть было не расхохотался, когда они вот так разглагольствовали. Что они позволяли себе? У меня своих дел невпроворот, в мамины дела не смею вмешиваться.

Но Эриксен из социальной конторы гнул свое, долдонил и долдонил, этот Эриксен. Как будто ничего не произошло. Бесчувственная чурка! Нет, настоящий чурбан. Придурок, проник ко мне хитростью, а теперь сидит и разглагольствует, будто мама из года в год принимала помощь, и по причине, что я был у нее, жил с ней дома, но так, дескать, дальше не пойдет, к сожалению… «Я найду человека, который будет присматривать за тобой», — так он сказал. Кроме того, социальная контора, по его словам, не вправе финансировать большую квартиру, в которой проживает один человек.

Что сказал этот мужчина, Эллинг? Что сказал Эриксен из социальной конторы? Он сказал, что мама годами принимала помощь от социальной конторы, потому что «я был у нее, жил с ней дома»! Я спрашиваю: «А где мне быть? Где я должен быть, как не у себя дома? А с кем должна была жить моя мама? И где? Конечно, со мной и, конечно, дома». Ни разу, ни единым словом она не обмолвилась о проблемах, связанных с квартирой, с «нашим замком», как мама любила называть нашу квартиру. Ни единым словом! И все было прекрасно, насколько я понимал. Если я должен теперь выбирать, кому мне доверять больше — этому Эриксену из социальной конторы или маме, то, разумеется, понятно, кому я отдам предпочтение. А что, черт возьми, делал здесь этот Ларсен с первого этажа? Что он здесь потерял? Сидел, как король на троне, на диване, фактически на моем диване, поскольку я унаследовал его от мамы. Чашки я тоже подарил маме. Значит, он сидел на моем диване, пил кофе из моей чашки и делал вид, будто он печется обо мне. Я резко приказал ему поставить немедленно чашку на стол и встать… моему приказу он подчинился, но не сразу. Эриксен из социальной конторы поднялся, тоже поднялся этот Эриксен.

— Хорошо, хорошо, Эллинг. Успокойся. Я позвоню тебе на следующей неделе. Он протянул мне руку.

Он протянул мне руку! Как он смел! Дерзость Эриксена, очевидно, не знала границ. Я посмотрел насмешливо на его белую мясистую руку. Обсыпанную к тому же мелкими веснушками. Рыжие волосы вплоть до суставов на пальцах. Чтобы точно показать, что я думал о таком поведении, я выбросил руки вперед и сильно хлопнул в ладоши. И сразу отступил назад. Пусть теперь сами делают выводы.