Вид на рай

Бьерн Греттюн был настоящим экспертом насчет увязывания больших проблем в жизни с самыми повседневными событиями. Он добился того, что мы поняли — хихиканье в спальне после десяти вечера было бунтом против Христа. Он добился того, что главные зачинщики добровольно вставали и признавали свои ошибки. И Бьерн Греттюн прощал их. Но больше всего мне запомнился вот какой случай из жизни в лагере. Двое мальчиков были пойманы на месте преступления, или, буквально говоря, со спущенными штанами, когда они листали почти порнографический журнал. Бьерн Греттюн призвал нас в зал на специальную внеочередную службу. Оба грешника должны были стоять всю службу возле Бьерна Греттюна, который громовым голосом рассказывал нам о плоти и соблазнах. Через час должны были отвечать грешники. Заикаясь и запинаясь, и красные, как раки, они признались, что делали, как старый Онан. Но когда Бьерн Греттюн спросил их, «касались ли они друг друга», они ответили в один голос «нет». И Бьерн Греттюн простил их, хотя и в сомнении. Я знаю, может нехорошо так думать, но я всегда втайне желал, чтобы Бьерн Греттюн порицал и поучал меня несколько иначе. Одна мысль — стоять перед всеми на виду, как это было с двумя онанистами, приводила меня в неописуемый ужас, я желал себе другого. Да, я хотел милостивого наказания. Я хотел бы, чтобы Бьерн Греттюн окликнул меня, когда я выходил из столовой. Я хотел бы, чтобы он положил мне руку на плечо и спросил, как у меня обстоят дела с Иисусом Христом. Он ведь обратил на меня внимание в последний раз. Я был таким отсутствующим во время совместной молитвы. Бродил я и думал-думал наперекор Вере? На этот вопрос я не хотел отвечать. Хотел бы молчать… насколько хватит сил. Я хотел бежать, в горле сдавило, и тяжелее, тяжелее становилось в груди. Только на берегу, когда я увидел птичку, скользившую по водной глади, я, рыдая, признался, что мне не достает веры, что я не в состоянии представить себе, будто Иисус возьмет на себя мои грехи. И Бьерн Греттюн как раз в этот момент убрал руку с моего плеча, повернул меня лицом к себе, посмотрел кротко и сурово на меня, и я сразу понял — все уладится. «Эллинг, — сказал он и в упор взглянул на меня, — большой грех, что ты мне рассказал. Но нужно просить о вере. И теперь ты и я, мы вместе помолимся и попросим. Хочешь?»

Дальше я видел два варианта. Выбор зависел от моего физического и душевного состояния вечером, когда мы укладывались спать. Устал я за день или не очень устал. Если выбился из сил, играя в футбол, я выбирал короткую версию. Она была такова: Бьерн Греттюн и я стоим на берегу. Обсуждая проблему Эллинг и Господь Бог, он обнимает меня своими загорелыми руками. Я представляю себе, как мне станет скоро легко, свободно, придет ощущение счастья, предчувствие близости Бога. Святой Дух войдет в меня, я переберусь в палатку для взрослых, стану частью взрослого содружества. Мои ровесники, не очень-то верующие христиане, пусть делают, что хотят — хихикают, жуют припрятанные в кулечках сладости и бросают злобные слова, мне что? На меня снизошел Мир. Мы сидим в палатке после десяти вечера, пьем обжигающий губы чай и говорим полушепотом о сомнении и вере, о вине и примирении. Мы молимся вместе, и мы взаимно прощаем друг друга.

Вторая версия была более драматической и развертывалась различно. Например, один ее вариант был таков. Я вырываюсь из рук Бьерна Греттюна. Плачу и бегу в лесную чащу, в темную глубь леса. Бьерн Греттюн следует за мной, одетый в белый свитер. Он зовет меня, озабоченный и взволнованный. У него, дескать, не было намерения испугать меня. Но он это сделал. Он, Бьерн Греттюн, безжалостно растоптал приютившуюся во мне птицу, она вспорхнула и запуталась в закоулках моей души с жалобным криком. Бьерн Греттюн не отстает. Но вот я споткнулся и упал. Терновник исколол меня до крови… Все равно поднимаюсь и бегу, дальше и дальше! Бьерн Греттюн за мной. Он понял. теперь серьезность положения. Понял, что мир молодого парня рухнул, когда он задавал ему там на берегу будто бы безобидные, однако довольно коварные вопросы. Ему бы остановить малыша Эллинга, обнять и просить о Милости. Но Эллинг ослеплен страхом и сомнением. Безбожник, он мчался в ночь. А за ним Бьерн Греттюн. «Ты не уйдешь от Бога!» — кричал он мне вслед. И его слова, точно лезвие бритвы, точно острый нож под лопатку. Я падаю, наконец, лежу и тяжело дышу, сосновая ветка незаметно колет щеку. Бьерн Греттюн склоняется надо мной… Бьерн Греттюн.