Вид с пирамид

От широко раскинувшейся деревни (точно домики кто-то испугал и они разбежались во все стороны) движется черная фигура из классической трагедии. Да, нам, поверхностно образованным среднеевропейцам, она совершенно определенно показалась Электрой, с печатью грусти на лице. На голове она несет медный кувшин, сверкающий под полуденным солнцем. За ней трусит ослик. А позади на фоне песчаной и каменистой пустыни горланит, звенит, поет и барабанит деревенская свадебная процессия на двух облезлых верблюдах. Под развесистой смоковницей на крыше глиняного дома черная девчушка играет в камешки. Водяное колесо, которое с покорным упорством вертит буйвол, черпает в жаркий, раскаленный полдень прохладную прозрачную воду, растекающуюся затем мутными струйками по полям. Нубийский мальчик, совершенно голый, стоит у колеса и пронзительно тянет свою, песенку.

В роще у храма Рамсеса вспыхнула драка между драгоманами. Они тузят друг друга палками и, очевидно, бранятся, а впрочем, может быть, это всего-навсего мирная беседа соседей. Трудно об этом судить человеку, не знакомому с нравами и обычаями Древнего Египта, поскольку — ив этом никто из нас не сомневается — то, что происходит перед нашими глазами, — это сцена из эпохи наследных распрей за трон царицы Хатшепсут. А вот это не кто иной, как сам управляющий недвижимым имуществом Тутмоса IV — Мени, примчался в облаке пыли. Это человек весьма справедливый, и поэтому он приказал нарисовать на своей будущей гробнице сценки, изображающие, как он обнаженный, маленький и смиренный предстает перед Осирисом. Тот — бог бюрократии, писцов и судей, взвешивает его сердце и проверяет учетную книгу жизни Мени, которая велась строго, ибо предназначалась для вечности. Сердце Мени весит больше его мелких хищений, богохульств и прелюбодеяний. Это страшно наивно, но Мени — человек, который верит в двойную бухгалтерию и два раза меряет по установленному государством локтю. И даже тот факт, что прибыл не Мени, а просто-напросто шофер Службы древностей, не рассеял нашей уверенности, что все, что мы видим, уже происходило когда-то в эпоху царей.

Храм Рамсеса III, где с главного пилона нас облаяла сероглазая овчарка, похож на все остальные храмы, только он почти не тронут. Похищены лишь статуи и некоторые колонны. Но как? Вот этого я не могу себе представить, ибо, судя по остаткам и осколкам, это были многотонные глыбы. Вероятно, в прежние времена грабители были куда сильнее, и их средства грабежа вполне соответствовали весу приглянувшейся добычи. У стены главных ворот стояли в ряд семнадцать базальтовых Рамсесов. Для прохода оставался лишь узкий коридорчик, точно в коридоре гостиницы, где вечером перед дверью застыли семнадцать пар черных туфель и полуботинок.

Возвращаясь с западного берега на восточный, мы спугнули стаю цапель и журавлей. И я подумал о молодых египетских художниках и о том пути, который им еще нужно проделать, прежде чем их живопись станет столь же современной, как древнейшая живопись мира.

ИЕРОГЛИФЫ ИЛИ САМЫЙ СТАРЫЙ ЕГИПТОЛОГ МИРА

V меня такое впечатление, что ни одна наука о раз-* витии письменности не интересуется ее изобразительной стороной — красотой, изяществом, вкусом или чувством меры при размещении на плоскости. Просто поразительно, насколько законченным художественным произведением с точки зрения графики кажутся древнейшие письмена — это относится и к праиндийским иероглифам в Мохенджо-Даро, и к шумерской клинописи в Аагаше, и к египетской додинастической палетке Нармеры, и к хранящемуся в парижском Лувре надгробию царя Джета эпохи I династии.