Видение Гидры

— Скажи мне, Чарли, что показывает анатомирование человеческого мозга в отношении мыслительных процессов?

— Показывает неравномерное распределение извилин и…

— Достаточно, — прервал меня Алансон. — Проще говоря, малая часть мозга используется эффективно, но большая его часть — нет. Почему бы не задействовать весь мозг целиком?

— Это утомило бы мозг, — предположил я.

— Вон оно как! — фыркнул он. — Суеверие. Мозг — самый сильный орган в человеческом теле.

— Тогда почему так много безумцев? — быстро спросил я.

— Не потому, что мозг перегружен, как думаешь ты и все остальные, а потому, что он используется неправильно. Мозг, натренированный на конструктивное мышление, никогда не выйдет из строя, даже если его нагружать на полную мощность.

— И это то, что ты делаешь?

Он резко кивнул.

— Именно так. Два года назад я оставил кафедру психологии в Университете Среднего Запада, чтобы реализовать этот план прикладного телесиса. Телесис, как ты знаешь — это самосовершенствование. Я начал с того, что приучил себя — или свой мозг — разговаривать с Йондрой и одновременно писать технические статьи. Затем я научился писать левой рукой и, таким образом, добавил третью отдельную операцию. Это был всего лишь шаг к тому, чтобы добавить голос и научиться понимать два слова одновременно. Затем я разработал операцию говорения, объединив все четыре операции. Наконец, на прошлой неделе я добавил возможность читать, что позволяет мне одновременно выполнять в общей сложности шесть операций.

Как ни странно, по мере продвижения добавлять операции становится всё проще. Я рассчитываю достичь своего предела примерно через месяц, а это, вероятно, будет десять различных занятий одновременно!

Я сглотнул.

Достаточно просто сказать, что ты делаешь шесть различных дел, — сказал я, — но ты действительно понимаешь каждое слово, которое произносят два голоса из динамика? Ты пишешь на две разные темы? И понимаешь ли ты то, что читаешь? И всё это во время разговора со мной!

— Конечно!

Внезапно он перестал писать и вырвал два листа из блокнотов, лежавших справа и слева от него. Это были длинные листы бумаги, и, когда он протянул их мне, я увидел, что они исписаны его мелким, чётким почерком. Я взглянул на первый лист. Его слова были чёткими, написанными как по линейке. Текст начинался так:

«На тебе тёмно-синий костюм, галстук в красно-чёрную полоску, рубашка с воротником-стойкой на пуговицах и коричневые ботинки. На правой щеке у тебя порез от бритвы. Это доказывает, что нижеследующее было написано после того, как ты появился здесь, во время нашей беседы. Я перечислю правила геометрии. Во-первых, прямая линия является самой короткой…»

Страница продолжалась, переходя к сложным положениям пространственной геометрии. Выпучив глаза, я прочитал второй лист. Он тоже начинался с доказательства того, что был написан после моего прихода, а затем переходил к перечислению планет Солнечной системы — диаметров, средних расстояний от Солнца, периодов обращения…

Пока я всё ещё таращился на всё это, он сунул мне в руки книгу, которую читал, и продекламировал предыдущую страницу почти слово в слово. Когда он предложил мне сверить записанные на фонографе монологи с его, воспроизведёнными по памяти, я сдался.

— Замечательный подвиг, — попытался я сказать небрежно.

Он слегка улыбнулся и посмотрел на меня так, что я почувствовал, как уменьшаюсь до размеров муравья.

— Ничего примечательного, — пожал он плечами, — в свете того, что я смогу сделать позже!

Я запомнил эти слова, которые он произнёс со странным выражением в глазах. Ощущение, что я размером с муравья, не покидало меня до тех пор, пока я не вышел из его дома и не побродил час по ночному воздуху.

Примерно через месяц после моего первого визита я снова вторгся в тихие пределы Оук-парка.

На этот раз я не встретил Йондру; горничная сказала мне, что она уехала кататься на машине. Я направился в комнату Алансона, странным образом осознавая, что не помешал бы ему, даже если бы не предупредил заранее. Самое большее, он переключил бы своё внимание с одной из шести операций на меня!

Но я ошибался — теперь было восемь операций!

Седьмая была закодированными щелчками, которые постоянно раздавались из телеграфного аппарата на его столе. Восьмая, если вкратце, была фотоэлектрическим прибором, в котором его раскачивающаяся нога прерывала луч точками и тире, которые записывались на движущуюся ленту.

Когда я вошёл, он на мгновение отвлёкся от книги, но его летающие пальцы ни на секунду не прерывали своих манипуляций со стенографическими приборами, которые он расположил у обеих рук. Он тихо заговорил, перекрывая ровный гул двух фонографов, звучавших у его левого уха.