Денис Яцутко
ВИДЕНИЕ ЛЕОНОДЕЦА
Книга для чтения. Адресуется студентам первых курсов гуманитарных факультетов и вообще всем, кому нечего читать на лекциях.
Всеотует пророк Леонодец.
Стоит на четырёх колёсах троллейбус; колёса крутятся, и потому троллейбус как бы едет, а в его салоне-животе второй час гуляет волосами по голове Мэн Борисович, напевая Марш Нахимовцев композитора Соловьёва-Седого. За кадром стоит Александр Сергеевич Шурик и думает о Мэне. Мэн икает и со стен троллейбуса осыпаются сраженные видьядхары, ракшасы и тараканы.
На этом месте я, автор, перехожу (уже перешёл) из настоящего времени в прошедшее. Мэн воскликнул: «Что свеча перед солнцем?!» И раздавил таракана, решив, что присущи ему все качества, необходимые послу. И он посол. Александр за кадром усмехнулся, Мэна передёрнуло и отбросило в угол… А то и мухи со стен попадают…
Фея внутреннего гуся.
В середине Улицы Имени росла старая троллейбусная остановка, источающая весной запах парфюмерного дезодоранта «Октава» и поющая стуком шпилек. Александр уловил знакомый звук и попытался ворваться в кадр, но там уже был мэн. Троллейбус остановился поздороваться с остановкой, губы его дверей открылись, и Мэн степенно сполз на тёплый и размякший от весеннего солнца асфальт.
«Здравствуйте», — сказали каблучки.
«Да, это — я», — гордо заявил Мэн Борисович.
«Подумаешь…» — фыркнули каблучки.
«Да и ладно», — Мэн пошёл прочь от остановки.
«Дурак», — подумал Шурик за кадром.
«Ну, и что», — ответил Мэн Борисович и сплюнул в проходящего мимо голубя.
«Сука!» — подумал голубь и умер — на радость исхудавшей нищей кошке, сидевшей тут же рядом.
Нас двоих двое.
Справа осторожно вошёл в кадр он. Он, как всегда, вяжет лыко, и вязальные спицы цепляются за локти безликих статистов-прохожих. Прохожие одинаково извиняются и возносятся. Или возгоняются. После сухой возгонки от статистов-прохожих остаётся добрая сотня всяких вредных веществ, которые въедаются в лыко, отчего оное становится особо притягательным и даже Всепривлекающим. Оно привлекает новую партию статистов, и так вечно.
Именно в этот момент (вечно) чуть не произошло несчастье: Александр за кадром, подобно брахману Кале, погрузился, как аристократ, и, теряя личность и превращаясь в статиста, потянулся к Лыку-Всепривлекающему. Его тонкая часть уже показалась из-за кадра и стала на пороге, попираемом цветочными ногами, но (и как вовремя!) настало время менять спицы. Держащий спицы перестал вязать. «Ой!» — воскликнула вернувшаяся к Александру личность. «Двое в кадре…» — в ужасе прошептал Мэн Борисович и бросил в Александра спицу, но тот — не прошло и кальпы — скрылся за кадром.
Статисты принесли новые спицы. Мэн вновь стал Держащим и Вяжущим. «Что свеча перед солнцем»? А что солнце перед свечой?
— В человеке всё должно быть прекрасно. — А я кто?
А он тогда взял лопату, корыто и поехал.
Слишком много последнее время говорят о людях. Одни их ругают, другие хвалат. Я решил убедиться в их намерениях лично и отправился к самому знаменитому из них, дабы обо всём его расспросить.
Он встретил меня на пороге своего дома, будучи одетым в простую одежду и берет. Сколько ни протягивал я ему правую руку, сколько ни кланялся, ни один член, ни одна чёрточка его лица не пошевелилась; лишь глаза выражали неописуемую радость встрече со мной.
— Здравствуй, — сказал я, — все говорят, что вы, люди, ведёте себя не по-божески. В то же время говорят, что вы вполне добры. Как это совместить?
— Вы… Хотя, Вас, вероятно, удивит, что я обращаюсь к Вам так, будто бы Вы не один, но в этом моём обращении не содержится никакого обобщения. Я называю конкретно Вас — Вас, стоящего передо мной. У этого есть свои причины. Дело в том, что нас, людей, очень много, и каждый представляет Вас по-своему. Периодически кто-нибудь из нас берёт пергамент, глиняную дощечку или бумагу и начинает писать. О Вас, о Сотворении, о жизни и т. д. И хотя в основном все писания одинаковы, в деталях они очень разнятся; поэтому некоторые уже считают, что Вас несколько, и даже убивают друг друга, силясь доказать, что ИХ ВЫ и то, как _они_ Вас называют, правильней. Причём делается это всё под знаменем какого-нибудь из придуманных нами Ваших имён.
— Но неужели, — удивился я, — для людей так важно, как меня называть, что это доводит до убийства? Если это верно, то я могу прийти сам и сообщить всем своё имя.