Видение Леонодеца

…Деянира нервно ходит по комнате. За ней по пятам следует услужливый Лихас.

— Хозяйка, не гневайся. Геракл большой, сильный, его вам на двоих хватит с лихвой.

— Я на Иолу злиться не могу. Она не по своей воле здесь. Но муж… Экий, всё же…

— Хозяйка!..

— Уйди! Дай горю мне предаться. Иолу отведи в её покои.

— Всё. Ухожу.

— Ушёл… Есть средство у меня развратника от девушки отвадить… Я помню Несс (паромом он работал) переносил меня чрез реку к любимому Гераклу и рукою схватил меж ног меня и грудь стал целовать, кентавр грубый… Геракл, в гневе от этой дерзости, стрелой его сразил, которой и бога можно уничтожить… Несс обмяк и начал вдруг синеть, и мясо от pyx его кусками отпадало, и кровь бурлила, крася реку в киноварь, и он, кентавр, умирая, шепнул мне: «Кровь мою возьми и пропитай ей паллиат или хитон. Коль буде изменять тебе Геракл, накинь одежду эту на него, и он влюблён в тебя, как мальчик юный, станет…» Я к венам рвущимся горшочек подставляла, и кровь, окрашенная ядом лирнейской гидры, наполняла его, не свёртываясь, только остывая. Несс умирал спокойно, глаз его, моргая удивлённо, в воду выпал и рыбу распугал… его копыта слоились, покрываясь всякой скверной, из рыжей бороды полезли черви, из яда гидры самозародившись… Держалась за скелет его руки я, чтоб по течению не унесло меня. Тут подошёл Геракл и, нежно взяв меня, понёс на берег…

Кровью я хитон красивый пропитала и хранила, от солнца сберегая и от глаз Геракла. И вот теперь мне пригодится он. Гераклу я его пошлю в подарок в честь победы над городом Еврита и пленения Иолы. Пусть наденет он сей праздничный хитон, который его приворожит ко мне…

Эй! Лихас!

— Здесь, хозяйка, я.

— Снеси одежду праздничную эту, мной сотканную (как там, y Софокла?), Гераклу, но смотри, никто чтоб сей хитон до мужа моего не надевал. Ты понял всё?

— Да, понял, Деянира.

— Вот. Исполняй.

— Пошёл уже…

— Постой! Он весь в пыли… Ты позови раба, чтоб пыль смахнул. Тогда уже неси.

— Эй! Раб!

Уходит за рабом.

— А я пойду вздремну.

Уходит тоже. Иола входит.

— Ой! Какой хито-он! Какие бypо-чёрные разводы! Ой, где зеркало? Померяю скорей!

И к зеркалу бросается бедняжка, надев хитон, Герклу предназначен который. Иола, дочь Еврита, что творишь ты?! Хитон ея окутал и любовью безумной к Деянире, жене Геракла первой, пропитал мгновенно. о! Бедная Иола!.. Деянира!.. Ох, бедный муж Геракл!.. Что ждёт тебя! Каб знал ты раньше это…

Иола бросилась в покои Деяниры:

— Любимая! Тебя прекрасней нет на свете целом! Иди скорей ко мне! Иди! Иди же…

— Гх… Гх… Э-э… Что с тобой, девИца? Несёшь ты глупость дикую безмерно. Геракл прислал тебя второй женой своею. веди ж себя пристойно…

— Де-я-ни-pа! В объятья мне пади, прильни губами к губам моим, к щекам ли, как захочешь… Умру, коль не почувствую тебя, твоё тепло всем телом…

— Дочь Еврита! Да ты в уме ли? Я ж, гхм… того же пола… пусти меня! Пусти!.. О-о-ох…

— Деянира… — блаженно прошептала дочь Еврита, к соскам жены Геракла припадая. Та же, устав сопротивляться и смирившись, по голове Иолу гладить стала…

И тут вошёл Геракл. Поражённый, упал он тут и умер. Отомстил так убийце своему кентавр Несс…

…Луна зашла за тучу. Мэн Борисович проснулся. Что солнце перед луной?

* * *

А чтобы было движение, вручную катят пейзаж.

М. Жванецкий.

Мэн Борисович проснулся. Камера всё ещё закреплена на прежнем месте, но настала пора менять декорации. Мир покатился, и Мэн Борисович, оказавшись в зените, упал головой в Лету. В Лете было тепло и сыро. Мэн стал наблюдать за радужными рыбками, которые в свою очередь удивлённо уставились на него, но мир продолжал вертеться, и, вновь оказавшись в зените, помокревший Мэн Борисович опять куда-то вывалился.

Там (где-то) горели свечи, стояли дубовые столы, среди которых сновали краснощекие девицы, разносящие большие глиняные кружки с пивом и огромные куски великолепно пахнущей телятины. В углу сидел Вольфганг Амадей Моцарт. Перед ним стояла пустая бутыль из-под самогона. В руках он держал треснувшую в нескольких местах деревенскую долблёную скрипку. Моцарт третий час подряд брал первую ноту Турецкаго Марша, но — бесполезно — турки не двигались. «Моц-Арт», — мелькнуло в мозгу у Мэна. Он заказал пива и подсел к Моцарту. «Христа жалко, — сказал пьяный Моцарт, — болно Ему…» Мир перевернулся в глазах композитора, и Христос, вниз головой, вместе с крестом рухнул на небо. «Нy надо же, — вздохнул Моцарт, упал». Он взял другую ноту, третью… Турки радостно задвигались и захватили Византийскую Империю. «Крутится-вертится шар голубой…» — пропел Мэн Борисович. И добавил: «Пал Второй Рим, а вы ржёте». В салун вошёл Эн с ножовкой в руках и распилил струны. «Ну её к чёрту эту работу!» — возопил Эн. Моцарт не знал, что такое работа, но очень огорчился, упал и ударился головой о ножку стула. Ему понравилось, и он остался там навсегда, а Эн скорбел по византийской империи и целовал и облизывал перепиленные струны, которые сами по себе играли реквием.