Видение невидения

В рефлексии мое самосознание объективируется: я думаю о себе думающем. Я думающий — субъект; тот я, о котором я думаю, то есть объект моей мысли, реально тот же; тогда я думаю о себе, думающем о себе. В этой рефлексии о себе самом я не приблизился к себе, скорее удалился и, продолжая это объективирование себя, думающего о себе, думающем о себе... все больше удаляюсь от себя: объект мысли о себе, думающем о себе, не возвращается в субъект. Тожество моего самосознания в рефлексии повреждено: хотя реально субъект и объект мысли один и тот же, но идеально или ноуменально в рефлексии я не могу вернуться к себе. Это идеальное или ноуменальное несовпадение меня как объекта моей мысли со мною как субъектом этой же мысли я реально ощущаю и чувствую, во-первых, в противоречивости своих желаний и поступков, когда хочу одно, а делаю другое, в раздвоении самого желания, в стыде; во-вторых, в воспоминаниях, в воспоминании своей определенной, конкретной вины, в раскаянии и в отвращении к себе самому.

Видение видения — возвращение видения к видящему, само сознание; в отличие от поврежденного в рефлексии объективируемого самосознания видение видения — адекватное, реальное возвращение к себе. Оно объединяется с действием Святого Духа: «Когда же поведут предавать вас, не заботьтесь наперед, что вам говорить, и не обдумывайте; но что дано будет вам в тот час, то и говорите: ибо не вы будете говорить, но Дух Святый» (Мк. 13, 11). Заботы и обдумывание — это и есть рефлексия и объективирование, свобода выбора, Святой Дух дает видение видения. Апостол Павел: «мы не знаем, о чем и как должно молиться, Сам Дух неизреченными воздыханиями ходатайствует за нас» (<ср.> Рим. 8, 26). «Сей Самый Дух свидетельствует духу нашему, что мы — дети Божии» (Рим. 8, 16). Свидетельство Духа моему духу — реальное тожество моего самосознания, то есть лицо, личность, взгляд, видение в видении меня Богом. Тожество моего самосознания — дар мне от Бога: рождение от Бога (Ин. 1, 13), рождение от Духа (Ин. 3, 8), «власть быть чадами Божиими» (Ин. 1, 12). Я подчеркнул <выделил> слово «быть», потому что тожество моего самосознания не единство моего сознания, хотя бы и синтетическое, не форма, а именно сущность его — абсолютная инвариантность моей души в видимой временности и прехождении. Скорее временность и прехождение — форма, в которой мне в грехе является тожественность, то есть абсолютная инвариантность моей души. От этого и отвращение к себе, и раскаяние, и стыд: я тот же и являюсь себе не тем же. Это чувство или ощущение настолько конкретно, что я определил бы его словами: тошно, мутит. Меня мутит оттого, что я тот же — не тот же. Меня мутит, когда я по-настоящему вспомню о каком-либо человеке, который когда-то для меня был самым близким, а сейчас абсолютно безразличен. Меня мутит от самого слова: прошло, проходит, пройдет. Отчего мутит? Отчего стыд, отчего отвращение к себе? Отвращение в двух измерениях: сейчас — в раздвоенности моего желания, в опустошенности чужого, невидящего взгляда, моего чужого, невидящего взгляда, смотрящего на меня; во времени, когда я вспоминаю себя, каким я был вчера, год, десять, двадцать лет тому назад. Если бы у меня было только аналитическое тожество сознания или только синтетическое единство самосознания, не было бы ни отвращения к себе, ни стыда, на меня не смотрел бы страшный, невидящий, опустошенный, чужой взгляд.

Тожество моего сознания — синтетическое, то есть алогичное тожество различного, тожество не того же самого. Это дар мне Бога, дар, который я не могу принять, потому что мне, как сотворенному, он не по силам, и не могу не принять, потому что я уже получил его. Тогда этот дар мне — реальное синтетическое тожество самосознания, видение видения в видении меня Богом — в грехе и рефлексии повредился и является мне в форме изменчивости и прехождения, во временной форме. Мое самосознание настолько извращено в невозможности ни принять, ни не принять Божественный дар мне, что в рефлексии именно изменчивость и прехождение я принимаю за содержание и сущность своей души, а единство для меня только абстрактная форма; причем в рефлексии это единство настолько опустошено, что стало только аналитическим тожеством понятия, полюсом интенциального отношения — трансцендентальным ничто. Тогда души и вообще нет. А так как моя инвариантность абсолютна, то есть не подчинена законам времени, то если душа не бессмертна, то ее вообще нет, есть только смена психических состояний. Нет и видения видения, а значит, и видения невидения. Но тогда нет и ощущения вины и сознания греха, нет и стыда, и раскаяния, и покаяния. Тогда на меня не смотрел бы мой пустой, невидящий, чужой взгляд.