Видения Коди

И едва он оказывается в Калифорнии – после того, как в Лейк-Чарлзе, Ла., «форд» поломался, и он полетел дальше жениться на Дайане в Ньюарк, а затем пере-пересек старый ухаб на Побережье, он выглядит (вы б решили, мертвым) на фото с Эвелин на медовомесячных Маркетовых мостовых романтического мальчедевочкового Фриско, они вдвоем рассекают себе, будто реклама будущего – ярким, аккуратным, у Коди волосы ерошит на ветру и смахивает на лоб, футболка, уже чистая, как снег, внутри твидового дешевого костюмного спортивного пиджака, брюки отутюжены, трепещут и мнутся складками на прогулочном солнышке, ботинки его поразительны у прискорбного серого тротуара, в ладонях он держит ладони Эвелин, руки сложены, полу-ухмыляется, ирландский юноша почти что хорошенький и определенно миловидный и мальчишеский, а она, конечно, натуральная куколка со светлыми подвзбитыми наверх косами золотых волос и в шикарном костюме, и на высоких каблуках, и с дамской сумочкой (замшевый костюм, ей-богу, с замшевым плетеным поясом), твид и неофициальный рубчатый плис елочкой мчат вслед за – Таково изображение Коди в первые дни его исправленной женитьбы. Он сам себе учреждение. В нем сила буржуа и люмпенпролетариата одновременно, он Маркса Пере-Марксит, во какой парень… Вскоре после этого он распаковал свой обшарпанный бедный старый ссакожопый огромный браксундук, что я помню один раз по Озон-Парку, боролся с ним на хипстерский Новый Год, 1949-й; сундук, который я впервые видел с полузнакомыми носками и примочками рубашек, что высовывались все серые и унылые в обпутешественной пустоте. Дело было у меня дома – моя мать – но это картинка – Наши, его дети будут на это смотреть и говорить: «Мой папка был хоть куда молодой человек в 1950-м, он по улице расхаживал такой, что симпотней и не бывает, и на все про все несколько неприятностей у него было, что его ирландская крепость и сила – ах гроб! вкушаешь ли старую силу на трапезу, и швыряешь ли червей?»

Как могут трагичные дети сказать, что именно убивали их отцы, наслаждались чем и что далось им радостью и прикончило их, чтоб раскрылись они урожайно, как овощные паданцы в лохани… скверный навоз, чувак.

«Как мог он тогда – и как говорят, после тягостной череды странствий по суше в старых машинах и с – и ночей, драк, слез, примирений, сборов, штопок, фактически он женился сразу перед этим снимком и тем через всю землю – поэтому там он улыбается в юности своей, мой отец, мой Коди – и ныне что за корм, что за ящичная штука —» Te Deum[72] дети станут воображать богов вместо отцов своих и мифы вместо забытых ошибок анонимности сумраками: вообще никакой надежды хоть краем глаза ухватить секретик у наших предков, деятелей и творительниц. Он деет, она это творит: в кукурузе поют они. Благословен будь Господь, Кроткий, Союз двух сих душ аминь. Помолимся ж в великих темных дождях резни… спросим знанья… отыщем подголовник для нашего сомненья.

«Tutta tua vision fa manifest, e lascia pur grattar»[73]. Строки сии суть основанья для великих построек.