Виденное наяву

Я плыл и плыл, приноровившись к этому невесомому продолговатому телу, которое, словно игрушечный кораблик, разрезало головой воду, оставляя за собой расходящийся след.

Когда до берега оставалось метров пятьдесят и неискусная мизансцена пляжной массовки стала видна во всех деталях, я почувствовал, что конец, что силы кончились, что левой рукой мне уже не сделать ни одного гребка, и я стал орать:

– Эй! Эй!

Никто на берегу не обернулся.

– Эй! – кричал я. – Эй, мужчины!

Более идиотское обращение трудно было придумать.

– Мужчины! – вопил я, как куртизанка. – Мужчины, ко мне!

Я сердился. Я приказывал. Я вкладывал в свой крик самые волевые интонации.

– Ко мне! Слышите! Ко мне!

Но никто и ухом не вел. На пляже читали газеты, лежали, раскинувшись, прикрыв лица полотенцами, или стояли голова к голове, сбившись в кружки.

– Гады! – вопил я. – Гады, сюда! Все гады сюда!

Словно во сне, поднимал я в атаку солдат, которые были от меня рукой подать, но по каким-то неведомым законам кошмара меня не слышали.

Вдруг, почему-то потеряв плавучесть, я с головой ушел под воду, и темно-зеленая пелена застлала глаза… Еще под водой я решил, что свистну. И, едва поднявшись на поверхность, сунул мокрые пальцы в рот. Свиста не получилось, раздался шип, словно воздух вырывался из дырявого велосипедного колеса.

У меня закружилась голова, а вялая волна, обогнав меня, загородила своим упругим горбом берег.

Потом я увидел, как, дрожащие в теплом мареве, приподнялись несколько фигур. Я махнул им рукой, и они побежали в воду, брызгая и оскальзываясь на камнях…

Мальчишку подняли ногами вверх. Вода хлынула из него, как из резиновой грелки. Потом его на надувном матрасе понесли в медпункт. Он с трудом задышал и вернулся с того света.

И вот, вспоминая все это, я думаю: «А как я его заметил? Почему я обратил на него внимание?» Да потому, наверно, что он существовал в море с естественностью нефтяного пятна, в полном подчинении его ритму, его текучести, его колыханию. Он был един с водой, но не в позиции пловца, властвующего над ней, а в рабском подчинении, лишенном целесообразности и смысла. Он бы растворился в воде, стал бы ее частью, разбавил бы собой этот горько-соленый ужас, если бы смог… Видимо, противоестественность его поведения, гибельная слиянность с морем исподволь и запала в сознание, когда я краем глаза зацепил этот черный шарик, возвращаясь на пляж.

Когда человек полностью во власти бесчеловечной стихии – он мертв.

Когда отлетает душа…

«Стихи приходят в полусне…»

Стихи приходят в полусне,
В за¸рзанной поре рассвета,
Как всплеск реки, как вспышка света,
Как взрыв нежданный на войне.
И просыпание печально.
Ни то ни се, ни бред, ни явь.
Они явились изначально,
Враждебным сном, мой сон поправ.
И эхо сшибки тайных истин,
Моей и сотворенной мной,
Гремит, как грохот палых листьев,
Как крик птенцов,
Как гул земной…

14 сентября 1975

«Сегодня спозаранку…»

Сегодня спозаранку
Впервые, ей-же-ей,
Я видел над Фонтанкой,
Над пасмурной Фонтанкой,
Летела над Фонтанкой
Армада журавлей.
Огромный угол в небе
Приколот к облакам.
Штук тысяча, не менее,
Наверняка не менее,
Поверьте, что не менее,
Птиц трепыхалось там.
Вдруг ветер резко дунул,
Со свистом взялся дуть,
Как будто птичий угол,
Пунктирный острый угол,
Вонзенный в небо угол,
Ему таранил путь.
И было неизвестно,
Кто обгонял кого.
Но сразу стало тесно
От серых туч навесных,
От стаи птиц небесных,
От ветра самого.

Полдень

Потные медные трубы старых недвижных сосен
Зеленую липкую жижу сосут из горячей земли
И брызжут длинными иглами в низкое пыльное небо…
Задохшийся в жарком лесу навытяжку август стоит.

Конец лета

Множество птичьих теней мечутся в жухлой траве,
Желтые стрелы разят кленовые робкие листья,
Блекнет чуть видный кусок совсем уже мертвой луны…
Боже, как призрачна эта безгласная жизнь!