Видимо-невидимо

– Ты уже? – рассеянно улыбнулся Видаль. – Что я хотел тебе сказать… Ах, да, поедешь со мной в Садовье?

Ганна нахмурилась.

– В Садовье? В Садовье, значит… Вишни в цвету, крепкое слово? – в голосе ее дрожала обида. – Осчастливить меня решил?

– Что ты? – Видаль очнулся и оглядел подругу с ног до головы. Высокая, с самого Видаля ростом, стройная и сильная, нарядная – оставила, должно быть, Мотрю на дрюнговой конюшне и переоделась в гостинице: юбка в яркую клетку, на черном сукне жилета полыхают маки, по рукавам вышивка широкой полосой, красные сапожки сверкают лаком, а на буйных кудрях – венок, атласные ленты играют бликами ярче морских волн. Будто знала, куда позовет Видаль. А может, и вправду знала, с нее станется. Что ж она говорит такое?

– Будто я не знаю, что у тебя на уме! – не умолкала Ганна. Слова выпрыгивали, словно против ее воли, но и остановить их она не хотела. – Ганна хорошая, Ганна красивая, своя в доску, понимает, что к чему – надо жениться на Ганне, сколько можно, всё равно счастья в жизни нет, так хоть покой! Как будто я не знаю…

– Да что с тобою, Галю, опомнись… – Видаль протянул к ней руки, но она с силой ударила по ним.

– Видчепыся вид мэнэ! – выдохнула зло.

И Видаль стоял, не шевелясь и не пытаясь возразить, под шквалом ее гнева и горя.

– Всё мне сердце истерзал, ирод. Чем же я тебе плоха?! А вот нет, подавай ему то, чего никогда не может быть, дальнее-невозможное ему подавай! Куда как легко любить, до чего не дотянешься. И есть не попросит, и слова поперек не скажет… и лучше всех, ясное дело! Кто ж сравнится с тем, что и вовсе неведомо? А как будто я тебя не знаю… То, что руками можно потрогать, как будто и не для тебя создано. Всем в радость – только не Хосе Видалю, особенный он такой, звезду ему с неба подавай, молока птичьего… Зирку тоби з нэба? Так ты помни, коханый, что она – убийца, выжла. По кровавому следу гончая – для хозяев своих. Очарует так, что сам себя наизнанку вывернешь им на забаву. Погибель она, без жалости и смысла, а что красивая – так вон у Мак-Грегора блесны не хуже. А ты… ты… даже не на живую приманку, на железку блестящую с перышком ярким идешь. На куклу восковую. Да и нет ее на самом деле. Всё придумали.

Тут уж Видаль не стерпел, схватил Ганну за локти и встряхнул хорошенько.

– Ты на солнце перегрелась? Жилет сними, жара вон какая. Галю, девонька моя ненаглядная, ты о ком вообще?

Ганна теперь молчала, не поднимая глаз, только по смуглым щекам катились слезы.

– Галю, Ганна моя, ну ты что? Что ты, сердечко моё? Посмотри, нарядная какая пришла, угадала, а? Вот и хорошо, мы с тобой сейчас в Садовье…

– Не могу я с тобой в Садовье, это же насовсем… навсегда. А как ты со мной, если не любишь? Думаешь, если пообещаешь верным быть, любить всю жизнь – так оно и выйдет? Хочешь сам себя обмануть, Хосе Видаль?.. Видаль?

Видаль смотрел ей за спину и лицо его было каменным, точь-в-точь как у памятника. Ганну он крепко держал за плечи, и обернуться она не смогла.

– Видаль! – закричала Ганна. Он с трудом перевел взгляд на нее, вытянул руки, ее от себя отодвигая.

– Ганна, где Мотря?

– У Дрюнга, как всегда… Видаль, что?..

Видаль развернул ее лицом к морю. И Ганна глянула, охнула, шатнулась, отступила, прижалась спиной к его груди. Море исчезло. Влажно блестело обнажившееся дно, рыбы бились на песке между лужиц и темных груд водорослей, бестолково метались крабы, пятнами слизи растекались медузы. Ганна в ошеломлении обернулась к Видалю, но он дернул подбородком: смотри. И Ганна увидела: море шло от горизонта, шло на Суматоху – всё сразу, вздыбившись до неба темной стеной.

– Бегом, Ганна. Всех, кто может… Олесь пусть как-нибудь… у Мака жена присмотрит – его тоже. И Тюленя, и Хо – всех… Всех, Ганна. Скажи: здесь люди.

– А ты?

– Я останусь.

– Ты не сможешь! Ты не уберешь ее, Видаль, это невозможно!

– Конечно, невозможно, дурочка, – Видаль повернул ее к себе, улыбнулся и поцеловал неторопливо, нежно, крепко. – Я и не собираюсь.

– Хосе, я останусь с тобой!

– Мы вдвоем ничего не сможем, Галю. Привези мастеров.

– Тогда ты – со мной!

– Галю, так быстрее, чтобы ты одна. А я…

– Нет, Видаль!

– Ласточка моя, я просто подержу ее. Это у меня получится, правда. А ты быстрее постарайся мастеров собрать – и всё будет хорошо. Только ты быстрее. Давай, девочка моя… Бегом! – рявкнул Видаль и толкнул Ганну. Она сорвалась с места и исчезла в толпе, собиравшейся перед ратушей – пока еще безмолвной, ошеломленной толпе.

Видаль сглотнул и отвернулся от людей. Надо забыть о них. Только бы молчали. Но уже пополз опасливый шепоток, его имя повторяли, заплакала женщина, кто-то горячо молился, благословляя Видаля. Вскрик и торопливые шаги… Резко обернувшись, он выкинул перед собой руки. Женщина с ребенком замерла в двух шагах, всхлипывая и не сводя с него умоляющего взгляда.

Зрители были не нужны ему – но он смирился с тем, что они будут. Только бы не мешали.

– Лучше бы вы все ушли. Если не можете уйти – молчите. У меня… У нас с вами слишком мало времени.