Видимо-невидимо

– Вот пройдет пять лет, да? И тогда я буду ровней ей… ему… да все равно мне! Я это в голову вместить не могу, но это только в голову… Вот как мы к мастеру Лукасу ходили. Я даже вспомнить и представить себе не могу, как я там был. А уж понять, как оно устроено, мне точно не по силам. Даже пытаться страшно. Но когда я там был – я там был, нигде больше, именно там, и несомненно был. Понимаешь?

– Понимаю, – Видаль прислонился к дереву и стал разглядывать Рутгера медленнее, подробнее.

– И вот когда я лежал рядом и обнимал – я там точно был. Именно там. Именно с этим человеком. А уж как его называть – мы разберемся. Мы с ним вместе.

– Если он захочет, – кивнул Видаль. – Знаешь сказку про тюленью шкуру? Которую Мак-Грегор рассказывал у Хо, когда Мотря…

– Не был я у Хо ни тогда, ни после. И не до сказок мне, я не маленький.

– Нет, ты послушай, там про тюленью шкуру – и что красть ее без толку.

– Ну не дурак же я! Разберемся, сказал. Сами, без тебя. Только сначала мне надо возраст догнать, понимаешь? Без этого и говорить не о чем – слушать не хочет.

– Думаешь, в возрасте дело?

– А в чем еще?

– Я не знаю, сколько лет прошло в земле мастера Кукунтая с тех пор, как он покинул ее. Эти годы в возраст не засчитались, но жизнь происходила. Тело не стареет, но душа-то живет, трудится, устает, взрослеет. И даже если пройдет еще пять лет и твое тело сравняется в возрасте с телом Кукунтая, все равно, эти годы и годы без времени – они останутся разницей между вами.

– Что ж такого в том, что между людьми разница? Мак-Грегор и Мэри тоже разные – уж куда дальше! И вы с Ганной, хотя оба от времени увиливаете, друг на друга совсем не похожи. Или ты думаешь, мастер Видаль, что человеческая жизнь, вот такая обычная, во времени – она не старит душу? Что я против Кукунтая так дитём несмышленым и останусь? Да что ты знаешь о человеческой жизни? Хоть сто лет в пустом месте проживи сам с собой – а год между человеками все равно длиннее для души, понял? И трудов ей больше, и радений, и страданий. Ты ведь не родился мастером, а? Разве ты не помнишь, как люди между собой живут?

Видаль кивнул.

– Как живут, как умирают. Как убивают. Помню. Ты прав, жизни здесь больше. Но зверь ууйхо тебе для чего понадобился?

– Мне больно. Мне больно без нее. Мне больно без мира за пределами здешнего неба. Я хочу смотреть во Тьму и видеть новые земли. Я хочу это каждую минуту. И вот сейчас хочу. Даже с этим зверем – хочу! Не так остро, не такая мука… Но хочу. Больно все равно.

– Это пока он еще в силу не вошел. Покорми его своей кровью еще денек – и будет тебе покой.

– Но ведь я не забуду ее? Я ведь не забуду?

– Ты ничего не забудешь, – согласился Видаль. – Только помнить будешь, как будто не с тобой это было. Как будто сказку слушал… – Тут он вздохнул и отвернулся. – Как будто сказку слушал – и тоскуешь по ней, только делать-то нечего, надо здесь жить, а сказки только в сказках сбываются. Пеплом присыплет, золой, прахом – твой огонь. Всю соль, всю сладость вынет – тебе останется пресное жевать. С голоду не умрешь. Но и рад не будешь.

– Ты помнишь, как это было с тобой? – прошептал Рутгер.

– Помню, – ответил Видаль.

– Почему же я забыл?

Видаль взял его за плечо, притянул к себе ближе.

– Пойдем домой, парень. Там твой дом, не здесь.

Рутгер отодвинулся.

– Нет, не сейчас. Приходи за мной. Потом. Приходи – через пять лет, пожалуйста, уведи меня отсюда. Пожалуйста, прошу тебя. Но сейчас – нет. Сейчас я останусь. Так мне надо. Прости.

– Ты хочешь жизни пять лет, хочешь времени – а сам ууйхо привил себе. Разве это жизнь?

Рутгер отвел взгляд, пожал плечами. Губы изогнул в бодрой улыбке. Ответил, не глядя в глаза.

– Я сниму. Вот пообвыкнусь чуть-чуть – и сниму. А то с мастером… с сапожником этим драться полезу, честное слово. Я ведь от него тогда ушел, с Кукунтаем. Сбежал. Еле упросил обратно взять теперь. А он меня, как маленького, к самым начаткам приставил. Как будто я не учился у него с детства-то уже! И руки распускает, как с маленьким. Вот ей-богу, сдачи дам, если без ууйхо-то. Понимаешь? А куда мне? Родителей нет у меня, подкидыш я, приютский. Из приюта и в учение отдали. Никому я не нужен, некуда мне идти.

– Как же – некуда, парень? – Видаль задохнулся.

– Сейчас – некуда. А потом приходи. Прости меня. Я так решил.

Видаль развел руками.

– Если что – дорогу знаешь, а дверь я не запираю.

Развернулся и пошел под дождем к Ратушной площади, а птица выбралась из-за пазухи, вскарабкалась на плечо и оттуда долго кричала что-то в темноту, где остался Рутгер Рыжий, ученик сапожника.

Памятник Видалю

День был солнечный, даже слишком, пожалуй. Видаль отвык от такого солнца на Туманной косе и потому укрылся в прохладной пивной, окна которой выходили прямо на тротуар. Из окна был виден газон, оранжево пламенели настурции, радуя глаз, сквозь них мелькали пёстрые юбки суматошинок и обтянутые полосатыми чулками ноги их кавалеров. Видаль нехотя прихлебывал пиво, дожидаясь назначенного часа. Птица задумчиво урчала, пристроившись у него за плечом на высокой спинке деревянного стула.