Видимость

Мужчина не дождался, когда она упадет на землю. Он снова повернулся к Герберту.

"Куда?" - прошипел он, снова слишком тихо, чтобы Герберт узнал его голос.

Герберт покачал головой.

Кто-то другой на его месте в этот момент мог просто капитулировать, но Герберт зашел слишком далеко, чтобы уступить, даже рискуя еще больше разжечь ярость, пульсирующую из-за балаклавы.

Злоумышленник схватился за кочергу и положил конец в кучу угля, все еще мягко горящего в камине.

Он оставил его там на несколько мгновений, покручивая из стороны в сторону, как будто участвуя в сложном процессе выдувания стекла.

Когда он вынул ее, конец засветился оранжевым светом.

Он снова двинулся к Герберту, пожимая плечами. Что ожидал Герберт, намекал этот жест, если он не проявит рассудительности и не откроет секрет?

Герберт попытался встать, но все еще был не в себе от ударов.

Мужчина поставил ногу на грудь Герберта, толкнул его назад и наступил ему на грудь. Затем, поставив ноги врозь, чтобы лучше удерживать равновесие и удерживать Герберта ровно, он взял кочергу так, чтобы конец парил в нескольких дюймах от правого глаза Герберта.

Слепой, подумал Герберт, слепой. Этот человек ослепит его, как Менгеле ослепил Ханну в Освенциме.

Разум Герберта просто не мог вычислить ужас.

Он хотел ответить, но не мог; казалось, что он потерял не только силу речи, но и саму память о том, что такое речь.

Кочерга приближалась; достаточно близко, чтобы Герберт почувствовал жар на щеке.

Достаточно ли одного глаза или злоумышленнику нужны оба?

«Ханна? Ты в порядке?"

Герберту потребовалась секунда или две, чтобы сообразить, что голос исходил не изнутри его самого или действительно от человека, стоящего над ним с кочергой, а со стороны входной двери.

«Я слышал крики сквозь потолок; это разбудило меня. Все хорошо?"

«Должно быть, это сосед внизу, - подумал Герберт. и в этот момент сосед включил верхний свет, кратко обрисовал ситуацию и бросился на человека с кочергой, сбив его с Герберта и спиной к низкому деревянному столику у дивана. Герберт услышал резкий треск, когда одна, а может и больше ножек стола подкосилась.

Сосед был быстрым, но недостаточно быстрым. Хотя он вывел игрока в покер из равновесия, ему не удалось скрестить руки.

Злоумышленник покачал головой, улыбнулся под балаклавой, как если бы он был дядей, болтающим со своими нетерпеливыми племянниками, а затем дважды взмахнул кочергой.

Первый удар сбил с ног соседа, второй дернул головой вверх и упал на пол.

Глаза злоумышленника ни разу не мигнули; ни разу, даже в моменты удара.

Горит, один сосед уже предупрежден; И Герберт, и злоумышленник производили примерно одинаковые вычисления.

Герберт увидел последний поворот кочерги, но был слишком слаб, чтобы что-то с этим поделать.

Его рука все еще поднималась, чтобы заблокировать удар, который наверняка сломал бы ему руку, если бы он успел туда вовремя; но он был медленнее на полсекунды, и удара металла по голове было достаточно.

Забвение.

Герберт пришел в себя с несколькими ощущениями, конкурирующими за его внимание: боль в передней части головы, предполагавшая, что кто-то вонзил ему в череп кувалдой сверло; вопит голосом, который он определил как Ханны; тепло на его щеке, которое перешло в неприятный жар даже в те несколько мгновений, когда он лежал, все еще пытаясь понять, что это было; и терпкое удушье в его горле было сильнее, чем смог вызвать смог.

Он обработал всю эту разрозненную информацию через ил своего измученного покером разума и пришел к выводу, что вполне разумный человек пришел бы задолго до этого: квартира была в огне.

Крики Ханны заставили Герберта открыть глаза и подняться. Ее вопли были воплями ужаса, атавистическими и интуитивными, и он понимал почему.

Для слепого человека, несомненно, может быть несколько более сильных страхов, чем страх огня. Но для слепой женщины, которая в подростковом возрасте играла в крематории Освенцима, изрыгая языки пламени через клубящийся дым и превращая воздух в свинцовую резкость от горящих тел… что ж, можно представить.

Несмотря на всю упорную независимость Ханны, Герберту иногда приходилось напоминать себе, что она, едва достигнув подросткового возраста, уже пережила горе и травмы за несколько жизней.

Герберт оглядел комнату.

Повсюду была мебель, перевернутые диваны и перевернутые столы. Ханна стояла в дальнем углу, прижавшись к стене. Сосед лежал у осколков низкого столика и теперь тоже неуверенно шевелился.

Квартира была в огне, и им пришлось выбраться.

Огонь был живым существом, и Герберт знал, что он охотится. Никогда не довольствуясь тем, чтобы сгореть, он всегда искал свою следующую цель, следующий источник топлива и новую жизнь.

Он уже забрался на занавески достаточно высоко, чтобы прыгнуть, как акробат, на раму для картины, а оттуда на книжную полку; и с каждого построенного им плацдарма исходило еще два, пока он не стал распространяться, как код, который Герберт расшифровал накануне, горящий слишком быстро, широко и яростно, чтобы его можно было сдержать.